Вроде, шума много, а толку - мало! А революция афганская как же? Интернациональный
долг?
- Ого, Ершик-Ковшик, дошло? Ты перестал понимать, потому что я начал. Мой
единственный интернациональный долг в том, чтобы мои солдаты за ихнюю "рыволюцию"
на их земле не полегли! Кому нужна эта революция - не моѐ дело! А вот как людей
сохранить - моѐ! Я не могу отказаться воевать, приказы не выполнять, но как их выполнять -
это моѐ решение. Ты, небось, вспоминаешь время, когда бригадой командовал полковник
Хороших? Да, тогда воевали дерзко и успешно, ротой, а то и взводом на прочесывание
ходили, пѐхом или с "вертушек". "Духов", конечно, положили немало, Баранов тогда даже
"Героя" получил! Но и своих - почти сотня убитых, да две сотни раненых, а? Почти каждый
десятый! Это ж, бл..., не Курск с Орлом! Это ж, бл..., Кундуз с Имам-Сахибом! Да ты же
Юрку Довнара помнишь?..
Юрку, точнее, капитана Юрия Довнара, начальника разведки бригады, Ершов, конечно, помнил. Немного выше среднего роста, худой, с ранними залысинами и усиками, свисающими книзу, к подбородку. Толковый, грамотный мужик (два языка, английский и
арабский, жаль, не фарси!), весѐлый, остроумный, он был в бригаде на отличном счету среди
всех. У Юрки была кличка "студент", поскольку он закончил Военный институт
иностранных языков, т.е., у всех училища-академии, а у него - институт! И хотя все знали, что это за "институт", ребята прикалывались, Юрка смешно обижался, а на "войнушках"
вечно лез в самое пекло, доказывая, что он не хуже других.
Так было и в тот раз. Так - да не так! Разведрота получила приказ на прочѐсывание кишлака
под Лашкаргахом. Юрка тоже собирался на выход. Ершов заскочил к нему в БМД1, быстренько клюкнули спиртяшки "под сукнецо", т.е. элементарно занюхав рукавом, закурили.
- Слушай, Юр, а н-на хрена ты сегодня-то лезешь? Ты уже всѐ и всем доказал! У тебя -
два ордена "Красной Звезды!" А ещѐ у тебя - пять дней до отпуска, а потом - Академия СА, и
всѐ! Афган только во сне! Ты ведь н-не командир разведроты, ты - начальник разведки, твоѐ
место - в штабе. Н-ну, хоть сегодня?! М-мало ли что?
- Ершик, не нуди, самому как-то не по себе... Однако пойми: страх - ужасная пакость, раз уступишь, потом всегда найдется повод разумно уступить еще раз, и два, и три... И с
каждым разом всѐ легче! Так что, если страшно, значит, надо идти, точка! Давай ещѐ по
маленькой - и вперѐд! Ты - на БМД командира второго взвода в середине колонны.
Юр, а, м-может, я с тобой, а?
- Не, доктор, ты у нас - достояние! Меня любой командир взвода на этом выходе
заменить сможет. Даже старшина или сержант, если припрѐт! А медик у нас — один. Так что
мы тебя беречь должны. Знаешь, до войны мы к вам, докторам, со смехуѐчками относились, мол, военный врач - он не военный и не врач! Оказалось, и военный, и врач, а, главное, как
же иногда хреново, когда вас под боком нет... Ну, с богом!
Засада была какая-то неправильная: возле чахлой "зелѐнки" взорвалась головная БМД, несколько коротких очередей, рота развернулась, влупила по "зелѐнке" из всех стволов - и
всѐ стихло. Прилетевшие "вертушки" покрутились, никого не нашли и улетели. Похоже, это
был "семейный подряд", т.е. какие-то крестьяне купили у "духов" одну-две мины-фугаса, установили на дороге, убедились, что рвануло правильно - и смылись под шумок. За это они
получат премию, гораздо большую, чем цена мины, вот и всѐ. Просто такой бизнес.
Когда Ершов подбежал к развороченной БМД, Довнар был ещѐ жив, хотя и без
сознания. Правая нога была почти оторвана в верхней трети бедра, левую раздробило
упавшей сверху крышкой люка. Пахло гарью, горелым мясом. И кровью. Крови вокруг
Юрки было столько, что сразу стало ясно: поздно, не жилец. А она продолжала толчками
вытекать из раны, Серега попробовал наложить жгут, но тут Довнар дернулся и затих уже
окончательно.
Н-н-ну как же так... Я ж ему говорил... Отпуск, Академия...
Ершова замутило, он встал и медленно побрѐл прочь, даже не подумав, что кто-то ещѐ
мог остаться жив и ранен. Его окликнули, обложили матюгами, он вернулся. Раненых не
было: четыре трупа, остальные - целы и невредимы...
- Ну, что, вспомнил? - Карп налил ещѐ по одной - Давай, помянѐм, стоя и не чокаясь.
Конечно, я его тогда не гнал. Не хрен ему было там делать. Но - разрешил! Но пустил! А, значит, виноват. Перед матерью его, перед женой его, перед дитями неродившимися -
виноват! Понял, Ершов?!
- Так точно, понял. Только... Извините, н-непривычно как-то... Н-нас же всегда учили: если Родина пошлѐт, то...
- Правильно учили. Пошлѐт - пойдешь! А пока не послала - сиди и не дѐргайся!
Знаешь, я уже старый, шестой десяток на днях разменял, больше тридцати лет в Армии, до
хрена видел. Погибших друзей, калек, их жѐн, детей. И их мытарства по всяким конторам за
пенсиями по утере кормильца, по инвалидности. И как-то однажды вдруг понял: Родина - это
не берѐзка за окном, не страница из букваря, херня это всѐ, поэзия! Родина - это вот та сука
из собеса, которая измываться над тобой будет, не дай бог, если что. И всѐ, доктор, гуляй, спать буду, я и так тебе наговорил тут...
Стемнело. Серега медленно, чуть пошатываясь, потащился назад, в медроту.
Праздник кончился.
