- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (8) »
—
тебя октябрили, срамница,
чекинские ночи и дни [13].
Мы снова встречаемся с Забелиным 3 октября 1926 года — когда в газете «Рабочий путь» появилась «Полынь» и с первых строк очаровала, заворожила музыкой своею.
Полынь, полынь,
Смиренная вдовица,
Кто не пил слез от горечи твоей?
Полынь, полынь,
Роняет перья птица,
Зыбь облаков белее лебедей.
Степную боль не выплакать до дна,
Копытом ветер бьют стреноженные кони,
И сохнет степь,
Как нежная княжна
В татарском перехлестанном полоне.
Полынь, полынь…
Ложится прахом пыль.
Ее себе, усталые, постелем…
Тряхнув кудрями, русый ли ковыль
Солончаки
Осыпал брачным хмелем?..
Под всхлипами предсмертного меча,
Под звон кольчуг, сквозь трещину забрала
Крутая кровь,
Сплеснувшись сгоряча,
твоих кустах цвела и отцветала.
Шуршание твое
Прошепчет смутно нам,
Молчальница просторов неизжитых…
Кружилось воронье по ржавым черепам
Над трупами убивших и убитых.
Но город встал панельною пятой,
Задрызгался гудками беспокойней,
Чтоб ты заблекла зеленью больной
На пустырях,
На свалках
И на бойне.
Немудрая — в своем июльском росте,
Листву простоволосую раскинь,
Покойница
На меркнущем погосте,
Родная, задушевная полынь.
Не пой, не плачь,
Согбенная вдовица,
Мне тяжело от горечи твоей…
Полынь, полынь,
Роняет перья птица,
Зыбь облаков белее лебедей[15].
В вихре песен, топота и свиста,
Разжигая радугу в крови,
Полетели пальцы гармониста,
Засвистели, словно соловьи.
Бухлый бубен бьется от припадка,
Бурной брагой сбрызгивая хмель,
Снова волос обдувает сладко
Сарафанным ветром карусель.
Вот в степном, приученном разгоне,
Разблестевшись гривой впереди,
Понеслись разлетистые кони,
А за ними — синие ладьи.
Нужно замусляканным и пьяным
В сердце смыть наруганную грязь…
Заструилась золотом румяным
Круговая наша коновязь.
Эй-да! Эй-й! Бери сарынь на кичку!
Жги и бей! Спускай ладьи на дно!
Мы летим под бабью перекличку
Деревянной конницей Махно.
Полыхает розовое пламя,
Рыжий ветер гонится за мной…
Стелет бубен под ноги коврами
Солнечную удаль плясовой.
Пальцы льются, пальцы рвутся чаще,
Крутоверть закруживает вскачь…
Чем потушишь заревом горящий,
Чем зальешь сгорающий кумач? [16]
Один — охотничьей рукой
Курков оскаленных не трогай…
Лесной, медвежьей сединой
Дымится иней над берлогой…
Пусть у зимующей сосны
Смолистой силой крепнет хвоя
И бьется сердце тишины
Среди великого покоя.
Уходит вечер на ночлег…
Гляди — по вечному безлюдью
Ложится первоцветный снег,
Склоняясь лебединой грудью.
Мы в дар для сумрачной тайги
Приносим горсть тяжелой дроби…
Костерный пепел разожги,
Лукавый след ведет к трущобе.
Его распутай до конца…
Тайга обветренному сыну
Взамен горячего свинца
Отдаст заветную пушнину.
И звездной изморозью в ней
Опять осыплется, мерцая,
Ухвостье нежных соболей
На мех густого горностая.
Живьем не выпустит капкан…
Скрываясь в выщербленной яме,
Он шерсть, усталую от ран,
Прокусит дикими клыками.
Ты затаился, ты застыл…
Чью кровь в неистовом разгуле
Из молодых звериных жил
Пригубят меченые пули?
Здесь после выстрела звенят
Осины, вздрагивая тихо…
В последний раз своих волчат
Вчера баюкала волчиха[17].