его имя, не исполнив предварительно обряд очищения: не сплюнув на его мифы «три раза через левое плечо», не спикировав на его картины-откровения, обозвав их фильмами ужасов — «нам сверху видно все», не уподобив творчество его известным проискам, на которые у нас была одна реакция — «следить будем строго». А может быть, все проще — не знали его, да и знать не хотим. Джойс, Элиот, Паунд, Оруэл, Набоков — сколько лет жили без них… и без вашего Мастера… И все-таки читали из-под полы и походили в университетских курсах как декадентов, реакционеров и прочую нечисть. И вот теперь мы в темном зрительном зале, и выходит к нам он (и нет Тени — без света), и ведет доверительный разговор…

7 марта 1979 года Американский институт кино проводил торжественный вечер — чествовали человека, который был удостоен почетной награды, присуждаемой раз в год: «За работу всей жизни». Лауреат (седьмой по счету в истории приза) стал известен еще в августе 1978-го. Съезжались гости — люди известные, кинозвезды и голливудские магнаты, все радостные, оживленные. И только сам он был мрачен, чувствовал себя плохо, накануне даже заявил, что «не желает присутствовать на собственных похоронах». Но уговорили. Через пять дней всю церемонию передавали в записи по телевидению: редакторы поработали на славу. Но и им не удалось скрыть того, каких усилий стоило ему это мероприятие, как в буквальном смысле дотащился, выйдя под объективы камер, до кресла, как тяжело опустился в него: безмерным грузом давили годы. Рядом были жена Альма, друзья — Кэри Грант и Джимми Стюарт, актеры известные всей Америке, Лео Вассерман, его агент и совладелец их кинокомпании. А вела вечер Ингрид Бергман — давно знаменитейшая звезда, а он помнит ее почти девчонкой, юной шведкой, явившейся в Голливуд с другого континента. Милая Ингрид — она пытается шутить, хочет поднять его настроение, вызвать улыбку, расшевелить: поздно, слишком поздно, и он не желает выходить под юпитеры эдаким бодрячком, пусть видят, что сделало с ним время. Хотя любимый анекдот-быль он все-таки расскажет, этот эпизод и пойдет в эфир для миллионов телезрителей, так полюбивших его страшные — бр-р-р — на ночь глядя рассказанные истории: вздрагиваешь от каждого стука, скрипа двери. Так вот — свой первый страх, ужас безмерный, испытал он в шесть лет, когда, набедокурив, был наказан отцом весьма странным образом. Родитель послал его в полицейский участок с запиской к дежурному, в которой содержалась просьба посадить негодного мальчишку для острастки под замок. Всю жизнь он помнил те минуты, что провел в одиночной камере…

Во вступлении к одной из многочисленных «литературных антологий ужасов», которые он составлял в 50—60-е годы, Мастер писал: «Утверждают, что чтение таинственных или страшных историй оказывает на людей благотворное влияние: вы словно очищаетесь от подспудных опасных мыслей, от желания, в котором сами себе боялись сознаться, желания убить; читая — вы вкушаете преступление, которое всегда хотели совершить, но не хватало ни храбрости, ни времени. А коли так, открой эту книгу, читатель, прочти любую страницу: кошмаров и злодейств у нас хватит на всех».

Алфред Джозеф Хичкок родился 13 августа 1899 года, третий ребенок в семье зеленщика из лондонского Ист-Энда. Предки-католики к аристократии вовсе не принадлежали и к искусству отношения не имели. Дед с трудом расписался в брачном свидетельстве, бабка и свидетели поставили крестик. Сына Уильяма воспитали в строгости. И когда он сам обзавелся семьей, нравы в ней сохранил привычные. Каждый вечер перед сном дети исповедовались у постели матери в своих дневных прегрешениях. Чувство неизбывной вины сопровождало Алфреда Хичкока с детства (кстати, мать хотела знать все его тайны, продолжала читать нравоучения и тогда, когда он стал совсем взрослым). И каждое воскресенье — обязательное посещение церкви: страх перед безумным и яростным миром усугублялся потенциальной карой божьей за содеянное. Молчаливым и замкнутым рос ребенок, товарищами детских шалостей не обзавелся — привык быть дома, много читал книг, разных и познавательных. В 1910-м оказался в колледже Св. Игнатия, открытом отцами-иезуитами в конце XIX века. Послушание в стенах этого строгого учебного заведения почитал неизбежным, но, помимо богословских трактатов, жадно глотал Шекспира, Дефо, Диккенса, Скотта.

Шла первая мировая война. Умер отец. Надо было зарабатывать на жизнь. С 1915 года служил мальчиком на побегушках в телеграфной компании. Когда появлялось свободное время, ходил в кино — особенно нравились ленты известного американского режиссера Дэвида Гриффита (1875–1948): «Рождение нации», «Нетерпимость», «Сломанные побеги». Поражали неограниченные возможности нового, набирающего силу вида искусства.

За книги садился при каждом удобном случае круг авторов расширялся — Д. Г. Лоуренс, Джеймс Джойс, «Сыновья и любовники» и «Портрет художника в юности» приводили в восторг. Произведения Стивенсона, Честертона, Уайльда захватывали, Байрон и Вордсворт воодушевляли. Благоговейно преклонялся перед Эдгаром Алланом По. Через всю жизнь пронес увлечение работами мастера мистификации, гротеска и пародии на кошмары готических романов. Семь десятков рассказов и повестей великого американца, произведений, исполненных непередаваемого ужаса и необыкновенных приключений, знал почти наизусть. Уже овладев всеми приемами триллера (особого вида фильмов, вызывающих у зрителей активное сопереживание, сильные эмоции), развивая жанр, Хичкок говорил: «Уверен, что По занимает в мировой литературе особое место. В нем уживаются романтик и представитель современной литературной волны». Хичкок и сам находился как бы между двух огней — его атаковали злые демоны и добрые духи, коварные привидения и простодушные тени. Он одновременно учился и у доктора Джекила, и у мистера Хайда, когда не раз перечитывал известную повесть Роберта Льюиса Стивенсона, в которой рассказывается о трагических последствиях фантастического опыта по расщеплению собственной личности. Он проделал весь путь знаменитого Дориана Грея, литературного героя Оскара Уайльда, путь от неискушенности к горькому познанию, путь человека, пытавшегося заменить реальность грезами, совершить духовный выбор, забывая о том, что каждый его поступок оценивается по высшим этическим нормам.

Но все это впереди, а пока — будни, не радующие романтикой, сплошная проза — работал в рекламном агентстве, а выглядел неказисто: сам потом вспоминал, что «вовсе не обладал привлекательной наружностью и ни разу не назначил девушке свидания — был очень толстым, хоть и с большими амбициями». Случайно узнал об открытии