поэтому тут же вскакивала с кровати, даже если мне очень хотелось спать или я была сыта до отвала.

— Выглядит очень вкусно, папочка!

И, растянув губы в улыбке, до последней крошки доедала принесенные им пирожные и печенья. Примерно в это время я стала сильно прибавлять в весе, и в школе надо мной стали глумиться пуще прежнего, называли «свиньей» или «жирной».

Каждый вечер папа приходил домой пьяный, и это ужасно меня раздражало. То есть, скорее, у меня вызывали омерзение девки, которых он с собой приводил, исходивший от них тяжелый запах духов и приторные до тошноты голоса:

— Ну вот наконец мы и дома, доставили Хироясу-сана живым и невредимым!

Они увивались за ним прямо у нас с мамой на глазах. Даже тогда у меня хватало мозгов, чтобы понять — им наплевать на отца, их интересуют только его деньги.

Я страшно переживала за маму, когда она кланялась этим шлюхам и вежливо благодарила их за помощь.

Когда папа был в дурном расположении духа, он орал во всю силу своих легких и срывался на всем, что попадалось ему под руку.

Папа был коренастым, мускулистым и, будучи в гневе, совершенно не мог держать себя в руках. Он бил стекла в окнах или садился в одну из новеньких машин и выжимал до предела педаль газа, покуда не сжигал мотор. Я уж не припомню, сколько раз нам приходилось покупать новый телевизор или телефон.

На-тян, самая младшенькая из нас, ложилась на мой футон и в ужасе прижималась ко мне:

— Сёко, мне страшно. Мне так страшно!

— Спи, На-тян. Пока я здесь, ничего страшного не случится.

Я строила из себя стойкую, мужественную старшую сестру, но на самом деле у меня самой душа уходила в пятки. Потом, когда наконец наступала тишина, я вставала и помогала маме навести порядок. Как обычно, она плакала:

— Не беспокойся обо мне, — говорила она. — Тебе завтра в школу. Ложись-ка спать.

Но мне не хотелось оставлять ее одну, поэтому я притворялась, что не слышу, и продолжала поднимать с пола осколки.

— Когда я вырасту, я разбогатею и куплю нам новый дом, — говорила я, пытаясь приободрить маму.

На следующий день папа, увидев состояние, в котором находился дом, не уставал поражаться:

— Что, черт возьми, здесь произошло? — спрашивал он.

Он совершенно ничего не помнил о вспышках ярости, охватывавших его, и поэтому, хоть я его и боялась, но не могла заставить себя его возненавидеть.

Однажды в жизни нашей семьи наступил период, когда папа был настолько занят делами якудза, что практически перестал бывать дома. Люди, работавшие у него в конторе, располагавшейся прямо у нас в доме, только на втором этаже, тоже часто отсутствовали, поэтому нередко я оставалась дома одна. Телефон непрерывно звонил, и когда я снимала трубку, в ней раздавался голос, который говорил нечто вроде: «Завтра после трех часов банк этот чек уже не примет. Пожалуйста, передай это родителям как можно скорее. Не забудь. Договорились?»

Звонивший вешал трубку, однако его слова оставляли неприятный осадок. Даже не понимая смысла фразы, я догадывалась: что-то происходит. Папа стал засиживаться над проектами за полночь, скрупулезно проверяя размеры и переделывая чертежи.

Иногда он просто часами не отрывался от рабочего стола, опустив голову на руки.

Я знала, папа работает изо всех сил, чтобы прокормить нас, но всякий раз, когда вечером шла спать, думала только о том, как он придет домой пьяный и снова все переломает. Я лежала у себя в комнате, выключив свет, и разглядывала узор на деревянном потолке, покуда мне не начинало казаться, что из него проступает жуткое, омерзительное лицо, заставлявшее меня коченеть от страха. Когда приходила мама, я поворачивалась и смотрела на ее лицо — она спала на футоне рядом со мной. Только тогда я успокаивалась и чувствовала, что теперь могу закрыть глаза. В то время мне никогда не удавалось выспаться, и поэтому я не могла сосредоточиться на уроках. Честно говоря, никогда не придавала школе большого значения, поэтому не думаю, что училась бы лучше, даже если бы высыпалась.

Наконец, после шести лет мучений, мое обучение в начальной школе подошло к концу.

Глава II Дешевые забавы

Примерно в то самое время, когда я закончила начальную школу, моя старшая сестра Маки стала прогуливать уроки и заделалась янки ^[2] — одной из тех неуправляемых девочек-подростков, что разъезжают на старых автомобилях без номеров, но с форсированным мотором или на мотоциклах без глушителей. Она одевалась в яркие, кричащие наряды и выглядела гораздо старше своего возраста. Конечно же, я считала ее иконой стиля и крутой до невозможности. Наверное, именно из-за этих чрезмерных восторгов моя жизнь пошла наперекосяк.

Это случилось весной, в тот год, когда я должна была пойти в среднюю школу. Однажды я засиделась допоздна и увидела, как Маки пытается тайком ускользнуть из дома. Из страха, что я ее заложу, она предложила мне составить ей компанию. Подумав о маме, которая страшно переживала из-за поведения Маки, я почувствовала укол вины. Я знала — известие о том, что и вторая дочь стала янки, будет для матери сильным ударом, но мне до смерти хотелось узнать, чем занимается сестра.

Маки пустила в ход весь свой талант художника, чтобы превратить меня, двенадцатилетнюю девчушку, в не по годам развитого тинейджера. Для этого она нанесла на мое лицо толстый слой косметики и нацепила на меня самую безвкусную одежду. Когда мы сели в такси и поехали в центр города, я почувствовала себя настоящей янки. Улицы за окнами машины были битком набиты старыми гоночными автомобилями, выкрашенными в кричащие цвета, а на каждом углу кучками тусовались беззаботные детишки. Днем здесь все выглядело совсем иначе, ночь превратила город в рай для янки, освещенный броскими неоновыми огнями. Эта атмосфера буквально дышала гулом возбуждения.

Маки заплатила водителю, и дверь такси открылась. По ногам заструился холодный ночной воздух. Желая поскорей согреться, со всей скоростью, которую нам только позволяли развить высокие каблуки, мы поспешили к вывеске «Дискотека Минами». «Если кто-нибудь спросит, сколько тебе лет, скажешь — восемнадцать», — предупредила Маки, прежде чем мы заскочили в лифт. У входа висела здоровенная табличка, на которой значилось: «Лицам до восемнадцати лет вход воспрещен». Я перепугалась. Я не выглядела на восемнадцать и решила, что меня ни за что не пропустят.

Маки, бросив на меня взгляд, решительно вздохнула и протолкнула меня за дверь. Она протянула плату за вход, которую сжимала в руке с накрашенными, совсем как у взрослой женщины, ногтями. Оказалось, попасть внутрь очень просто, отчего я испытала сильнейшее