стола?

Иммануил Оксигений имел форму шара. Точнее, это и был блестящий металлический шар с небольшим репродуктором на макушке. Его окружали проволочные кольца в количестве четырех или пяти штук, пересекающиеся под различными углами, и на каждое такое кольцо были нанизаны ярко-зеленые бусинки. Короче, властитель сей напоминал модель атома Бора, стоявшую на шкафу в физической лаборатории в школе, где я когда-то учился. В одно мгновение я понял, сколь велика трагедия страны, в которой был так опрометчиво устроен пир: будучи не в состоянии сквозь гул голосов вызвать носилки, король в то же время не мог самостоятельно встать из-за стола, и таким образом государство оказалось обречено на разоряющее казну пьянство – пиру не суждено было закончиться никогда. Я решил запомнить этот весьма устраивающий меня аргумент. А пока спросил у Овечки: Оксигений что-нибудь пил? – Да нет же, ответила она, еще шире распахивая изумрудные глаза. А он ест? Она засмеялась, продемонстрировав ослепительно белые зубки: Чем же ему есть? О прекрасный рыцарь, у него нет рта, и сладострастно облизнулась. Если так, то чем же питается наш повелитель? – продолжил я допрос уже дрожащим голосом, повторяя себе, что, поставив цель заполучить корону, не должен так вот сразу поддаваться обаянию женщины, пусть даже столь умелой в облизывании и поглощении мясных блюд, как это предвещают дивные губы. Он питается нашими мыслями, прекрасный незнакомец, ответила она, проведя рукой по гладкой коже в вырезе платья. А потому у тех из нас, кто пробыл здесь слишком долго, в голове абсолютная пустота, практически – ничего. Ежели не желаешь, Черный Рыцарь, чтобы он пожрал все твои мысли, ступай за мной. – Что ж, пошли. Ну, мы и вышли.

В благодарность за спасение моего разума (если хочешь стать королем, необходимо верно оценивать противника, я же поначалу этим пренебрег) я позволил провести себя по коридорам замка до самого будуара Овечки. В моем рыцарском теле было множество отверстий от неприятельских пуль, отчего, снявши панцирь, я слегка напоминал швейцарский сыр, а потому я побаивался, не помешает ли это дальнейшем} развитию событий; однако богатое воображение Овечки обратило мои изъяны ко взаимному благу. Прильнувши к прорехам моего тела, засунув туда руки и ноги, она соединилась со мной прочнее, нежели женщина способна соединиться с мужчиной; когда же мы, ближе к вечеру, усталые, провалились в сон, то почувствовали себя неразлучными навек, как бывает только в сказках, да и то не всегда.

Тем страшнее оказалось пробуждение: я проснулся в пустой постели, сбитые, запятнанные простыни подтверждали реальность сладостных воспоминаний, однако внутренняя растерянность подсказывала: вот сейчас-то и начнутся неприятности. Облачившись в доспехи, я осторожно выглянул в коридор: там суматошно носились шерстюхи, хлопая полами розовых пеньюаров, некоторые ужасно растрепанные, некоторые – с бантиками на голове, на груди и на бедрах, завязанными, впрочем, с подозрительной поспешностью. У окна разговаривали два солдата и уже знакомый мне монах – последний, очевидно, слишком долго пробыл в обществе Оксигения, а потому был не в состоянии сосредоточиться на теме разговора и то и дело возвращался к началу. Я навострил уши. Проблема Бога – наша общая большая проблема. – Но это не Бог, это мятежный муравьиный народец. – Если точнее, в замок вторгся Леший Кривое Рыло. Он-то ее и умыкнул. – Но Бог допустил такое, и это наша общая большая проблема. – Так ведь ультиматум-то объявил муравьиный народец. – Бог, увы, никогда не объявляет ультиматумов. Обо всем приходится догадываться самому. Это наша общая большая проблема. – Ну допустим, ему и не понадобилось ее умыкать. Наверняка сама захотела, чтобы он ее трахнул. Она ж постоянно твердила, что представить себе не может, каково это с Кривым Рылом. – Бог сотворил женщину. Зачем он это сделал? Это наша общая большая проблема. – Ш-ш-ш! Только тут они заметили меня и уставились, будто на какую невидаль. Воцарилось неловкое молчание. Овечку похитили, проговорил наконец солдат. Учитывая, милостивый государь, что ты выглядываешь из ее покоев, тебя это должно бы интересовать. На рассвете она сбежала с Лешим, плохо, видать, ты ее ублажил. – Это наша общая большая проблема, снова произнес монах. Порывшись в складках своего облачения, он извлек наконец – по всей вероятности, из кармана, – соленый огурчик, обросший какой-то бурой бахромой. Тем не менее он схрупал его с таким аппетитом, что солдаты – как, впрочем, и я – с омерзением содрогнулись. Ты опозорен, Черный Рыцарь. И что ты думаешь делать? – поинтересовался один из них.

До меня в мгновение ока дошло, что вот сейчас-то и настал переломный момент: либо я сделаюсь посмешищем двора и потеряю все шансы на престол, либо безумной отвагой завоюю признание тех, чьи мысли еще не высосал Иммануил Оксигений, а потому я заявил: Организую спасательную экспедицию. Кто со мной? – Шерстюхи, прислушивавшиеся к нашему разговору, бросились врассыпную. Это будет наша общая большая проблема, пробормотал монах, слизывая с пальцев огуречный рассол, а второй солдат пожал плечами: ты, чужеземец, видать, сам не понимаешь, что говоришь. В лесу полно скелетов тех, что не поладили с муравьиным народцем. – Превосходный сюжет для песни! На чем бы только ее исполнить? – раздалось позади меня. Вот что значит связываться с людьми в первом поколении. Отец дракон, дедушка дракон, я в итоге непременно дым из ноздрей повалит. Я оглянулся: там стоял ушастый трубадур. Я уже собрался было его прогнать, но разум, словно в озарении, подсказал мне, как надо действовать. Чтобы стать королем, следует прислушиваться к внутреннему голосу – вот почему я сурово произнес: У тебя больше нет инструмента, и как музыкант ты человек конченый. Точнее, я только открыл рот, а слова потекли сами. Когда трубадур поднял на меня мокрые от слез удивленные глаза, я добавил: А коль скоро терять тебе нечего, пошли со мной. Ты, сударь, повернулся я к молчавшему солдату, ничего не говоришь, стало быть, хочешь принять участие в экспедиции, тем более что со мной отправляется такой недотепа, как он. Гордость не позволит тебе остаться. Как тебя звать? – Фердинанд. – Ты прославишься, Фердинанд. А ты, это уже монаху, разрешишь наконец нашу общую проблему. Мы победим! В путь!

Не прошло и четверти часа, как мы оседлали коней. Тронулись шагом; мне показалось, что из окон пиршественной залы на нас смотрят сотни глаз. Весть о похищении Овечки должна была дойти даже до высосанных Оксигением умов. На окраине нас окружили толпой немытые, но хорошенькие горожанки и грязные мужики с плотно сжатыми губами. У ворот, ведущих к лесу,