собой, пропустили сообщение, что ожидается наводнение. Нас озадачили длинные вереницы машин, тракторов и подвод, тянувшихся по шоссе, – правда, когда мы уже почти были на месте. Регистраторша в «Парковой» три раза переспросила, знаем ли мы, что творится, и в самом ли деле хотим остаться. Лидия в конце концов достала свое журналистское удостоверение, а я лишь стоял и кивал, а может, и того не делал.
Был вечер, пятница, 10 мая. Утром мы бродили по Крацлаву, поддавшись настроению безлюдных улочек под низкими сизыми тучами, глядели на бурые воды Потомука и осмотрительно разговаривали только о том, что происходило вокруг. А происходило, к счастью, много чего. Грозящий катаклизм отодвигал на второй план перспективы нашего брака, и я даже повеселел: как ни ужасно это звучит, но мне эта тема уже до того надоела, что я согласился бы даже на потоп, лишь бы не возвращаться к ней снова. Лидуся с радостью подстроилась под мое настроение, и, хотя в тот день в Крацлаве всем было не до смеха (по городу ездила передвижная радиоустановка и без конца повторяла сообщение о приближении последней кульминационной волны), мы целое утро дурачились, как дети.
Но чем больше Лидуся верила, что наш союз спасен, тем сильнее она меня раздражала. Не стоило обольщаться: меня злило облегчение, которое читалось в ее глазах, а перспектива возвращения домой в компании друг друга казалась еще кошмарней, чем необходимость сказать «прощай».
Если бы она по крайней мере не чувствовала себя так уверенно. Но когда мы после ужина пошли к реке, и она, подпрыгнув, как молодая коза – так я подумал про себя, давая волю нараставшей злости, – понесла какие-то пошлости о половинках яблока, о союзах, скрепленных пережитыми испытаниями, и дальше в том же духе: о дереве, доме и сыне, – я подумал, поражаясь собственной низости: Боже, пусть разразится что-нибудь ужасное, только бы не слышать этого больше. Когда я очнулся, мы стояли перед мостиком, путь нам преграждала красно-белая лента, а я, должно быть, молчал уже очень давно, потому что Лидуся опять смотрела на меня со страхом.
И я ощутил внутри какую-то раздвоенность, словно одноклеточное, застигнутое в процессе деления: передо мной стояла женщина, которой я неоднократно искренне признавался в любви, особенно здесь, в Крацлаве, – тем не менее в ее глазах, испуганных и молящих, было что-то невыносимое, что-то, из-за чего мне хотелось ее ударить, но вместо этого я вдруг произнес:
– Уходи.
– Анджей, ты что? Зачем все разрушать?
– Уходи. Собирайся и уезжай, я не хочу тебя больше видеть, все, конец. Поняла? Сколько раз тебе говорить? Я тебя не люблю, уходи, оставь меня одного.
Она еще раза два повторила мое имя, и я вдруг ощутил жалость и страх и даже подумал: если она еще раз повторит: Анджей, то не знаю как, но как-нибудь я все откручу, верну назад. Однако она произнесла что-то другое, чего я в первую минуту не понял, пораженный горькой улыбкой, на мгновение исказившей ее лицо. А потом Лидуся повернулась и убежала, и только тогда до меня дошло, что она сказала: Потомук. Почему? Потомук. Я засмотрелся вниз, на Крацлавку, меня толкали какие-то люди, вода пенилась под брюхом моста, а когда спустя час опасность наводнения миновала, я уже знал, шагая по длинной дубовой аллее, что Лидуси больше не будет, что в нашей комнате остались лишь мои вещи.
– Пани Лидия согласилась, – повторил посетитель. Помолчал немного, оценивая произведенный эффект, и добавил: – Она это выдержит, а вы нет?
И вот она идет, подпрыгивая, со мной под руку, словно и в самом деле не знает, что, в соответствии со сценарием, нам придется сейчас разыграть, словно, умея жить одним счастливым мгновением, она забыла о том, как я поступил с ней год назад. Идет и рассказывает, что идеальных браков, которые бы ни разу не дали трещину, не бывает, что люди – как половинки яблока, но иногда поддаются ощущению безнадежности, раздражению, желанию сменить роли, да что там – сменить партнера. Но если через это пройти, говорила Лидуся, переплыть через это море, то откроешь берег и на другой стороне, а пережитое станет бесценным опытом, который скрепляет союз. А на новом берегу, продолжала она, придется заново выстраивать отношения, и наверное, это имеют в виду, когда говорят, что мужчина должен построить дом, посадить дерево и родить сына. Зрелый мужчина, который со своей женщиной прошел через испытание и выдержал его. Так она говорила, а я тем временем подводил итоги минувшего года, соображая, чего я, собственно, добился, неужели пустая квартира с телевизором вместо живой души и ясное осознание, что мое присутствие в жизни друзей столь же приятно, сколь не обязательно, – именно то, к чему я стремился. Мы остановились перед красно-белой ленточкой у входа на мостик. Мне почудилось, что он дрожит под напором воды. Лидуся посмотрела на меня испуганными глазами, а я подумал со злостью, что этот вечер – ее звездный час, ведь до журфака она безуспешно пыталась поступить в театральную школу. А может, размышлял я, она все-таки вспомнила финал, предусмотренный сценарием? Я сам думал о нем с отвращением. Но и с облегчением. И с отвращением. Раздираемый этим противоречием, я набрал полную грудь воздуха и произнес – мне казалось, тише, чем год назад: – Уходи. – Анджей, ты что? Зачем все разрушать? Будто я знал зачем – с пронзительной ясностью я ощутил, что не в состоянии повторить те слова: пусть этот эксперимент летит в тартарары вместе со всем этим кошмаром, в котором мы пребывали с самого утра. Я вспомнил умильную улыбочку сотрудника Института водного хозяйства из отдела нетрадиционных методов. А здесь рядом стояла и ждала моих слов женщина, которая была для меня важнее какого-то поганого метода борьбы с наводнениями – и почему именно она должна заплатить за то, что никто не позаботился об укреплении дамбы, заклокотало во мне, – и я схватил ее за руку и начал кричать, что нет, я был не прав, нам нужно начать все сначала. Лидуся вырвалась и сказала: что ты говоришь, ты должен был другое говорить, а я твердил, как в лихорадке: ты молодец, что согласилась поехать, но ни Крацлав того не стоит, ни этот хренов эксперимент, все, что я сказал тебе тогда, – неправда. – Анджей, Анджей, она пыталась меня перебить, мостик со стоном приподнялся и вдруг исчез, по склонам дамбы стекала вода, нас разделили какие-то люди, подхваченные течением лодки амфибии спасателей. В тучах застрекотал вертолет, шаря лучом прожектора по размытой земле, по улицам где все прибывала вода, и внезапно в снопе желтоватого света я увидел светловолосую голову Лидуси, уносимую потоком, как детский мячик, все дальше и дальше, между покосившимися фасадами домов в глубь обезумевшего
И вот она идет, подпрыгивая, со мной под руку, словно и в самом деле не знает, что, в соответствии со сценарием, нам придется сейчас разыграть, словно, умея жить одним счастливым мгновением, она забыла о том, как я поступил с ней год назад. Идет и рассказывает, что идеальных браков, которые бы ни разу не дали трещину, не бывает, что люди – как половинки яблока, но иногда поддаются ощущению безнадежности, раздражению, желанию сменить роли, да что там – сменить партнера. Но если через это пройти, говорила Лидуся, переплыть через это море, то откроешь берег и на другой стороне, а пережитое станет бесценным опытом, который скрепляет союз. А на новом берегу, продолжала она, придется заново выстраивать отношения, и наверное, это имеют в виду, когда говорят, что мужчина должен построить дом, посадить дерево и родить сына. Зрелый мужчина, который со своей женщиной прошел через испытание и выдержал его. Так она говорила, а я тем временем подводил итоги минувшего года, соображая, чего я, собственно, добился, неужели пустая квартира с телевизором вместо живой души и ясное осознание, что мое присутствие в жизни друзей столь же приятно, сколь не обязательно, – именно то, к чему я стремился. Мы остановились перед красно-белой ленточкой у входа на мостик. Мне почудилось, что он дрожит под напором воды. Лидуся посмотрела на меня испуганными глазами, а я подумал со злостью, что этот вечер – ее звездный час, ведь до журфака она безуспешно пыталась поступить в театральную школу. А может, размышлял я, она все-таки вспомнила финал, предусмотренный сценарием? Я сам думал о нем с отвращением. Но и с облегчением. И с отвращением. Раздираемый этим противоречием, я набрал полную грудь воздуха и произнес – мне казалось, тише, чем год назад: – Уходи. – Анджей, ты что? Зачем все разрушать? Будто я знал зачем – с пронзительной ясностью я ощутил, что не в состоянии повторить те слова: пусть этот эксперимент летит в тартарары вместе со всем этим кошмаром, в котором мы пребывали с самого утра. Я вспомнил умильную улыбочку сотрудника Института водного хозяйства из отдела нетрадиционных методов. А здесь рядом стояла и ждала моих слов женщина, которая была для меня важнее какого-то поганого метода борьбы с наводнениями – и почему именно она должна заплатить за то, что никто не позаботился об укреплении дамбы, заклокотало во мне, – и я схватил ее за руку и начал кричать, что нет, я был не прав, нам нужно начать все сначала. Лидуся вырвалась и сказала: что ты говоришь, ты должен был другое говорить, а я твердил, как в лихорадке: ты молодец, что согласилась поехать, но ни Крацлав того не стоит, ни этот хренов эксперимент, все, что я сказал тебе тогда, – неправда. – Анджей, Анджей, она пыталась меня перебить, мостик со стоном приподнялся и вдруг исчез, по склонам дамбы стекала вода, нас разделили какие-то люди, подхваченные течением лодки амфибии спасателей. В тучах застрекотал вертолет, шаря лучом прожектора по размытой земле, по улицам где все прибывала вода, и внезапно в снопе желтоватого света я увидел светловолосую голову Лидуси, уносимую потоком, как детский мячик, все дальше и дальше, между покосившимися фасадами домов в глубь обезумевшего