Швах, разговорчивый такой? Ну-ка поближе… — Устюгов был зол как черт.

Яшка Швах нехотя тронул коня. Устюгов наклонился к нему и шумно потянул носом воздух:

— Опять?

— Товарищ командир, — жалобно заговорил Швах. — Ей-богу, самую малость. Хозяйка поднесла. Так неудобно же отказываться, обижать трудящуюся старушку. И бражки той всего было-то с наперсток…

— Яшка… успел! — хмыкнул кто-то в первых рядах конников.

— Вот что, Швах. Последнее мое слово: еще раз замечу — не ходить тебе в разведчиках, — отрезал Устюгов.

— Товарищ командир, — привстал в седле Швах, — теперь — все. Завязочка.

В ответ на эту «завязочку» командир только махнул рукой: попробуй научи такого говорить по-человечески. А парень, между прочим, хороший: смекалистый, неунывающий, любимец всей разведкоманды. Не будь Яшка Швах таким, давно бы прогнали его из разведки.

Всадники спешились, и через несколько минут Гаснувшая, казалось, деревушка ожила. Захрапели во дворах кони, затеплились в избушках неяркие огоньки, послышался, оживленный говор людей. Не каждый день доводилось разведчикам ночевать в хатах, и они старались полнее использовать нехитрые деревенские удобства.

Притихший Швах быстро, без суетни, разместил всех по хатам. Он успел шепнуть Харину и Косте, чтобы подождали его: нашел, мол, особую избу. Уставший Фома беззлобно ругнулся: «Вот черт, вечно с выкрутасами» — и покорна стал ждать, когда освободится дружок.

Не только в разведкоманде, но и в дивизии знали, что трех разведчиков соединяет крепкая дружба.

Казалось, что могло быть общего между ними? Задиристый Яшка Швах, неугомонный шутник и выдумщик, смелый той легкой беспечной смелостью, которая у старых солдат вызывает глухое недоверие, любитель выпить и приволокнуться за девчатами. Одесский босяк, сирота, в жизни которого бывали такие периоды, о которых даже он, при всей своей болтливости, умалчивал. И мечтательный фантазер Костя, по прозвищу Гимназист. В 1917 году он пришел в красногвардейский отряд в гимназической шинели и в чужой облезлой солдатской серой папахе. И хотя гимназическую шинель и несуразную папаху он давно уже сменил и теперь слыл одним из самых щеголеватых разведчиков, прозвище так и осталось за ним. Был он беспечно смел, смешлив и в то же время застенчив. Хотел казаться взрослее — и несколько раз отпускал усы, а потом со вздохом сбривал постыдно редкую мягкую поросль, совсем не, походившую на роскошные усы начальника дивразведки Дубова. Он остро завидовал вечной Яшкиной небритости: черная до синевы щетина выступала у того на щеках уже через час после бритья. И наконец, Фома Харин. Широкоплечий и потому не казавшийся на первый взгляд высоким, он был на голову выше приятелей. Слегка сутулясь, словно ему тяжелы были его налитые силой руки, он всегда стоял немного позади друзей и добродушно посмеивался, слушая восторженные рассказы Гимназиста или соленые, пересыпанные шутками речи Яшки. И хотя был он молчалив и всегда старался держаться в тени, друзья признавали главным именно его.

Так и сейчас — в дверях «особой избы» Яшка пропустил Фому вперед. Хозяйка встретила разведчиков в сенях; сложив руки под чистым белым передником, она недоверчиво поглядела на солидного, но простоватого на вид красноармейца. Не очень-то он был похож на большого начальника, каким его расписывал разбитной Яшка.

Что греха таить, Яков любил приврать. Он намекнул хозяйке, что в ее хате будет ночевать важный человек, командир крупной части. Этим объяснялся и белый передник, и накрытый чистой льняной скатертью стол, и немыслимая в походной жизни еда, аппетитно расставленная на столе.

Харин не любил таких встреч, стеснялся их. Поэтому, оглядевшись, он метнул на Яшку недобрый взгляд. Хозяйка угодливо улыбнулась, и Фома подумал, что ее от чистого сердца, видно, это угощение, а чтобы подольститься: изба-то, видать, кулацкая, у бедняков таких не бывает.

Поняв, что Фома недоволен той ролью, которая была ему уготовлена, Яшка заметно скис. Костя посмеивался, наблюдая, как он юлит, пытаясь выбраться из неприятного положения.

— Ты бы, Фомушка, сполоснулся? Наверное, весь пропрел, пока кадета на себе волок, а? Так я сейчас, мигом сооружу…

Друзья вышли. Скоро Яшка вернулся. Некоторое время он рассказывал Косте дивизионные новости, затем с беспокойством посмотрел на переставшую шкварчать яичницу в огромной сковороде.

— Фома, а Фома, ты скоро? — крикнул он в окно.

Во дворе на момент прекратилось довольное пофыркивание умывающегося человека.

— Чего тебе? — отозвался Харин. — От грязи скоблюсь, не чуешь, что ли…

— Дуй сюда, Фома. Все стынет.

За столом Швах склонился к Харину и сказал:

— Поднести могу — одну, другую…

— Чего? — не сразу понял разведчик.

— Того самого.

— Я тебе поднесу… — взорвался Фома, — под нос. Забыл, что командир сказал? Я-то слышал!

— Так это же я в шутку.

Яшка тоскливо придвинул к себе гигантскую сковороду.

— Никак, Фома, ты в праведники записался, пока меня тут не было…

Друзья вздрогнули и как по команде оглянулись. В открытое окно заглядывал их командир Дубов. Белая повязка сбилась на одну сторону, отчего вид у него был особенно залихватский, глубоко запавшие глаза насмешливо щурились.

— Товарищ командир, когда же вы? — первым нашелся Швах.

— Вот здорово, — лицо Фомы расплылось в широкую ухмылку и стало немного глуповатым. Воронцов молчал и с обожанием смотрел на Дубова.

— Вы меня что, так и будете тут под окном, будто парубка, держать? Или боитесь, всю вашу яишню съем?

— Товарищ командир, Николай Петрович, да какой разговор, сейчас только умыться соображу… — Яшка бросился во двор. — Один момент — до колодца и обратно, — послышался с улицы его голос.

Скоро Дубов, вымытый и посвежевший, сидел во главе стола, а Яшка галантно подвигал сковородку поближе к нему.

— Остыла, наверное? — командир поковырял яичницу единственной вилкой. — Остыла… — Он подмигнул Яшке.

Швах, недоумевая, смотрел на командира.

— Не узнаю Шваха, — продолжал Дубов. — Не узнаю… Неужели по случаю возвращения командира и выпить нет?

Яшка восторженно присвистнул и, доставая флягу, зачастил одесской скороговоркой:

— Вот это командир, дай ему бог здоровьичка — не то что Устюгов, у которого дамский организм спирту не приемлет. Так что ж вы думаете — он и другим не дает. А Фома, конечно, первым в этот монастырь лезет, в праведники стремится… Учись, Личиков, извиняюсь, Харин, может, тоже когда командиром станешь… — Яшка долил последнюю стопку, поймал языком каплю на горлышке фляги и причмокнул: — Как слеза новорожденного