вернуться. И неважно, каковы причины нашего пребывания здесь, в этом не ведающем времени, кротком, похожем на обманчивый остров городе, где всего семь закусочных, одна действующая церковь, одна часовня, одна фабрика, два бильярдных стола, один бар «Сенбернар» (без спиртного), один полицейский, три речки, море, что является по часам, один «роллс-ройс», с которого продают рыбу и жареный картофель, одна пушка (чугунная), один судья (из плоти и крови), один судебный пристав, один Дэнни Рэй и изрядное количество всякого разношерстного люда, но все-таки мы здесь, и другого такого места нет нигде.

А если в соседней деревне или городке вы скажете, что живете в этом диковинном, в этом затаившемся, ветхом, захолустном Лохарне, где кое-кто готов уйти на покой, еще не начав трудиться, и где в дальний путь всегда отправляются на велосипедах, преодолевая лишь несколько сотен ярдов; вот тут-то самые осмотрительные отходят бочком, начинают шептаться и причитать, подталкивать друг друга локтем и спешат спрятать все, что плохо лежит!

«Лучше держаться от них подальше, пока ничего не стряслось», — говорят о вас.

«У них в Лохарне даже багры из рук валятся, когда причаливают лодки».

«Там женщины с перепончатыми ногами».

«Смотри, чтобы тебя не сглазили!»

«Не приведи Господь попасть туда в полнолуние!»

Они просто завидуют Лохарну. Они завидуют его увлеченности своими странными делами, его здравому пониманию тщетности суеты, его великодушному прощению чужих ошибок, ибо ему своих девать некуда, и он их пестует и повторяет, его островному крылатому воздуху, его убеждению в том, что «и сто лет спустя ничего не изменится». Их бесит его право быть таким беззастенчиво непотребным и находить в этом удовольствие. И от зависти и досады они всячески клеймят его и клевещут, будто это мифический, нерадивый, захудалый бедлам, исчадие черной магии у самого моря. Так ли это? Разумеется, нет, я надеюсь.

Подлинная история

Старуха наверху умирала с тех пор, как Марта себя помнила. Восковая женщина не вставала с кровати еще в ту пору, когда Марта была ребенком и вместе с матерью носила умирающей свежие фрукты и овощи. Теперь Марта стала взрослой, ходила в ситцевом платье и в переднике, а бесцветные волосы стягивала в пучок на затылке. Каждое угро она вставала на заре, разжигала огонь, впускала красноглазого кота. Она заваривала чай и, поднявшись в спальню под самой крышей, склонялась над старухой, никогда не смыкавшей слепых глаз. Каждое утро она вглядывалась в глазные впадины старухи и проводила по ним рукой. Она не понимала, дышит старуха или нет. Уже восемь, восемь часов, говорила она. И слепые глаза улыбались. Шершавая рука выглядывала из-под простыни и не двигалась, пока Марта не протягивала свою маленькую, бархатистую ручку, чтобы вложить в старухину ладонь чашку. Когда чашка пустела, Марта наполняла ее, а когда в чайнике ничего не оставалось, она стаскивала белье с кровати. Старуха вытянувшись лежала в ночной рубахе, и тело у нее было серым, как остатки ее волос. Марта поправляла постель и обихаживала старуху. Потом она уносила чайник. Каждое утро она завтракала с парнишкой-садовником. Она подходила к кухонной двери, открывала ее и видела в глубине сада парня с лопатой. Уже половина девятого, говорила она. Он был неказистым, а глаза его были краснее кошачьих, две щелки на лице, которые давно следили, как все отчетливее проступали очертания ее груди. Марта ставила перед ним еду и садилась в сторонке, грея у огня руки. Поев, он всегда спрашивал: что-нибудь надо для тебя сделать? Она никогда не отвечала «да». Парень отправлялся в огород копать картошку или считать яйца в курятнике; а когда поспевали ягоды на садовых кустах, они вместе собирали их до полудня. Глядя на горсть красной смородины, она думала о деньгах под старухиным матрасом. Если надо было забить цыпленка, она отсекала голову гораздо аккуратнее, чем парень, который медлил, держа нож в перерезанном горле, а потом вытирал окровавленное лезвие о рукав. Она ловила цыпленка, забивала его, ощущала тепло крови и смотрела, как он бежал, безголовый, по садовой дорожке. Потом она уходила в дом и мыла руки.

Стояла первая неделя весны. Марте уже исполнилось двадцать, а старуха по-прежнему протягивала руку за чашкой чаю, по-прежнему ночная рубаха ни разу не шелохнулась от ее дыхания, а богатство по-прежнему лежало под матрасом. Марта столько всего хотела. Она мечтала о своем мужчине, о черном воскресном платье, о шляпке с цветами. У нее совсем не было Денег. В те дни, когда парень отвозил на рынок яйца и овощи, она брала у старухи шестипенсовую монетку и давала ему, а деньги, которые он привозил в носовом платке, она клала в старухину руку. И она, и парень работали за еду и жилье, хотя она спала в комнате наверху, а он на соломе в пустом сарае.

Однажды в базарный день она вышла пораньше в сад, чтобы остудить разгоряченный лоб и поразмыслить о своей затее. Она увидела в небе два облака, две бесформенных пятерни сомкнулись, обхватив чело солнца. Если бы я умела летать, подумала она, я бы влетела в распахнутое окно и впилась зубами в старухино горло. Но прохладный ветер унес с собой ее мысли. Она знала, что была необычной девушкой, потому что зимними вечерами читала книжки, пока парень дремал на соломе, а старуха оставалась одна в темноте. Она читала про одного бога, который одаривал золотом, про змей с человечьими голосами и про какого-то человека, который стоял на вершине холма и разговаривал с горящим кустом.

В дальнем конце сада, возле забора, оттеснившего пустынные зеленеющие поля, она отыскала земляной холмик. Там был зарыт пес, она сама убила его, потому что он нападал на кур в саду. Покойся с миром, написала она на кресте, а дату смерти нацарапала другую, как будто пес еще не умер. Я могла бы закопать ее здесь, рядом с псом, сказала про себя Марта, и засыпать навозом, тогда ее не найдут. И, потирая руки, она направилась к кухонной двери, а две пятерни стискивали солнце.

На кухне надо было приготовить еду для старухи, размять картошку с чаем. Слышалось только постукивание ножа, ветер улегся, а ее сердце билось так тихо, словно она обернула его тряпкой. Весь дом затих; ее рука замерла на коленях; только дым тревожил ее, пока взбирался вверх по трубе к недвижному небу. Ее душа одна в целом свете отсчитывала время. Вдруг, когда повсюду воцарился смертельный покой, закричал петух, и она вспомнила, что парень скоро вернется с рынка. Ее рука снова замерла на коленях. И уже влекомая смертью, она услышала, как парень поднимает щеколду.

Он вошел в кухню, увидел, что Марта чистит картошку, и бросил на стол носовой платок.