царь-завоеватель, А еще говорят, что он поднимет народы Египта, как морской вал, и бросит их на Элам и Ханаан… а может быть, даже на Междуречье и Индию. Земля содрогнется под ним в смятении и крови, и он овладеет ею.

— Мне кажется, — сдержанно ответила Нетер, — что сначала ему надо бы освободить свою страну от Пта и его теней.

— Ах, это… — Дебора замолчала, словно и так сказала слишком много, и принялась грызть ногти. Нетер с любопытством взглянула на подругу.

— Ты ведь думаешь иначе, не так ли? Ты что-то знаешь, да? Кажется, ты сильно изменилась со времени нашей последней встречи.

Нетер понизила голос. Вокруг двух иностранок сверкали пестрыми одеяниями фиванцы, звенел смех, раздавались возгласы. Пронзительными голосами перекликались женщины, носились голые дети. Со стороны проходившей мимо процессии жрецов доносилось тягучее песнопение. Но Нетер и в разгар дня ощущала подступивший к городу мрак и холод вечной ночи. Дебора коротко рассмеялась, наклонилась к подруге и узким кошачьим язычком лизнула ее в висок.

— Почему ты так боишься любви, Нетер? Да, конечно, говорят, ты когда-нибудь станешь царицей… Так не забудь тогда свою маленькую подружку! Я все расскажу тебе, если пообещаешь не выдавать меня. Так вот, слушай. Каждую ночь меня посещает крылатый Керуб… Ну может быть, не Керуб — у того тело быка, а этот больше похож на пантеру: гибкий, сильный и нежный. Он делает со мной все, что захочет, и я узнаю от него такое… О! Я не могу передать это словами. Это и жутко, и сладко одновременно.

— А как же Нефтали?

— Ему же сто лет! Моя дружба с пришельцем ничем не может повредить ему. Почему же ты, Нетер, не хочешь изведать это чувство? В нем нет ничего от нелепых человеческих страстей — ты становишься могущественной и мудрой, ты растворяешься в великой мощи Пта! Это такое наслаждение! В одно и то же мгновение ты чувствуешь, что погибла и что знаешь все тайны мира…

— Ты преувеличиваешь, — ответила Нетер. Ей хотелось избежать дружеских объятий этого очаровательного и порочного создания, но теперь она знала: судьба начала прясть свою нить. Охваченная ледяным ужасом, Нетер тщательно подбирала слова:

— Докажи мне, что ты знаешь тайну… хотя бы одну, и я поверю.

Дебора пронзительно глянула своими вертикальными, как у кошки, зрачками в ясные глаза Нетер.

— Хорошо, — сказала она, — вот хотя бы это… Я знай что этой ночью фараоном станет не Аменофис, сын Амосиса.

— Ты хочешь сказать, что они убьют его?

— Им это не нужно. Пта бесконечно мудр: они поместят в его тело другую душу. И он будет служить им, Он станет их рабом.

— Другую душу? Ты сошла с ума — у него есть своя душа.

— Ты думаешь? Ну, может быть, и есть. Но Пта нуждается только в его внешности, в его теле. Я узнала, что они нередко используют такой прием. Я как-то слышала одну фразу… может быть, ты поймешь ее: «С тех пор, как мы узнали, что не способны к мутациям, мы решили жить в другом месте… Цари с крыльями и когтями наводят ужас на людей!»

— Это невозможно, — резко сказала Нетер. — Фараон не позволит приблизиться к себе этому зверью. Его хорошо охраняют.

— Да. Только не этой ночью. Ты же знаешь древний обычай: Ночь Одиночества. Юный наследник Египта должен провести последнюю ночь перед коронацией в храме Аммона. Один. На пороге храма его встретит жрец с кубком, в котором вино смешано с мирром. Жрец давно служит Пта, и в вино будет подмешана смесь трав. Аменофис заснет, и тогда Великий и Таинственный придет, чтобы завладеть этой пустой оболочкой, этим незанятым телом…

Нетер еще сдерживалась, но ее ногти вонзились в ладони, и она почти с облегчением ощущала человеческую теплоту своей крови. Она спросила низким мягким голосом:

— А ты не думаешь, что это будет гнусным предательством? Я не говорю об Аменофисе. Но Египет? Он достоин другого царя.

— О, этот будет величайший из царей! — Дебора опустила окрашенные хной ресницы со сладострастным и одновременно виноватым видом. — И потом… что мы знаем о богах? Может быть, это уже случалось раньше? Ведь сколько принцев, пустых, как погремушки, становились фараонами, полными мудрости. А вдруг испытание в храме и заключается именно в подобном обмене? Мой возлюбленный станет царем Египта! Но не говори этого Нефтали. И этой ночью, этой ночью…

Нетер сошла с городской стены, но дальше не смогла сделать ни шага. «Словно в кошмарном сне, — думала она, — когда хочешь бежать, кричать — и каменеешь в оцепенении на месте, и крик замирает на губах…»

Облако красной пыли заволокло горизонт. Взревели трубы. Столпившиеся на крепостных стенах жители Фив били в цимбалы; вниз дождем сыпались лепестки роз и лотоса. Жрецы размахивали кадилами. Что-то кричала Дебора, протягивая к подруге тонкие руки. Как это нередко случалось с ней в минуты сильных потрясений, Нетер старалась изо всех сил удержаться на узком гребне настоящего, чтобы не сорваться с головокружительной высоты в разверзшиеся перед нею бездонные пропасти — в будущее или прошлое. Она уже бежала… Она должна была помочь, предупредить… Она пыталась приглушить свои мысли — ведь в этой толпе находилось столько существ способных читать в чужом сознании. Они наверняка уже услышали Дебору…

Задыхаясь, Нетер была вынуждена остановиться — дорога перед ней была перекрыта.

Голубые туники жрецов и их развевающиеся накидки не позволяли ничего увидеть. Она заплакала от отчаяния. Внезапно охвативший ее гипнотический туман рассеялся, состояние нерешительности, опустошенности, в которое она была погружена с самого утра, прошло. Она с решимостью отчаяния поняла, что должна немедленно увидеть Аменофиса — иначе…

Ее маленькие кулачки отважно забарабанили по спине огромного лидянина, который оглянулся с широкой улыбкой.

— Такая малышка — и на тебе, какая сердитая! Что ты хочешь, дочь Изиды?

— Я должна видеть фараона!

— Оэ! Вы все тут посходили с ума из-за него! Ладно, забирайся сюда.

Лидянин оказался музыкантом; он помог ей взобраться на свою арфу в футляре из сандалового дерева, и Нетер застыла, словно статуэтка Ники. Как раз вовремя; с грохотом раскрылись бронзовые ворота, и в обликах благовоний, грохочущая, сверкающая, словно варварская игрушка, тяжкая, словно пифон в тысячу колец, армия Мизрдама вошла в Фивы.

Впереди бежали поджарые гонцы в кожаных передниках; за ними тяжелой поступью двигалась масса ионийских наемников, панцири которых сверкали на солнце. Гарцевали на своих лошадях нумидийцы, черные ливийцы вели на поводу свирепых леопардов.

На колеснице, влекомой четырьмя белоснежными жеребцами, возвышалась неподвижная золотая