слезами бессилия и стыда.

Настя перепугалась до полусмерти. Коля в ее глазах был почти взрослым. К тому же храбрецом: он лазал на верхушки самых высоких деревьев! К тому же необычайно умным: он знал множество стихотворений и читал их на память просто так, а вовсе не тогда, когда его об этом просили.

И, если Коля так плачет, значит, случилось что-то страшное. Настя заревела в голос.

Коля пришел в себя. Слабая надежда, очень слабая…

— Послушай, Настя, — сказал он, — помнишь вчерашнюю женщину?

— Та, что с Гришей? В красивом платке? — сейчас же спросила Настя, глаза ее зажглись любопытством, и слезы мгновенно высохли на щеках.

В красивом платке? Коля не помнил никакого платка. Он не мог бы даже сказать, был ли платок на женщине вообще.

— Какой же это «такой красивый»? — недоверчиво спросил Коля.

Настя самодовольно улыбнулась:

— На белом такие большие-большие красные розы. Я даже издалека увидела.

Вот как? Даже издалека? Это все-таки что-то… А впрочем, чем это может ему помочь?

— Послушай, Настя. Когда я потащил Лавсана в сарай, ты оставалась с этой женщиной. О чем вы говорили с ней?

— Говорили? Мы не говорили, — бойко ответила Настя.

Коля стал раздражаться: этого не могло быть. Не могли же они молча смотреть друг на друга, как две дуры!

— Что-нибудь она тебя спрашивала? Или ты ее?

— Ах, это… Да, она спросила, как меня зовут. А что, эта тетка оказалась воровкой? Да?

— Да нет, нет же! Ну, а ты что спросила?

— Ничего я не спросила, — заныла Настя, — это она меня спросила, как меня зовут.

— А ты? — настаивал Коля.

— Что же я могла ответить? Я сказала: «Настя…» — Девочка захныкала. Она не могла понять волнения брата, но оно передавалось ей.

У Коли пересохло в горле, ему хотелось сломать прутик и выдрать тупоумную девчонку. Но он сдержал себя. В конце концов, он был мужчиной, и никто-никто не мог ему сейчас помочь. Никто, кроме него самого.

— Пойди сюда, Настя! — сказал он примирительно.

Сестра недоверчиво приблизилась.

— Сядь!

Когда она села рядом с ним на ступеньке и он близко увидел ее ничего, ну ничегошеньки не соображающие вишенки-глазки, Коля почувствовал себя глубоко несчастным.

Он глубоко вздохнул и начал рассудительным тоном, как ему казалось, похожим на папин:

— Припомни, Настя, эта тетка не сказала, как ее зовут?

— Н-нет.

— А может быть, она сказала, к кому она идет? Может быть, она спросила, как ей пройти… куда-нибудь?

Коля не заметил, как сильно сжал плечо сестренки.

— Нет-нет… — Она сделала попытку освободиться.

— Но ты ведь спросила ее сынишку, как его зовут? Может быть, ты еще что-нибудь спрашивала?

Девочка вырвалась наконец. Теперь она стояла перед братом, вызывающе глядя на него сердитыми черными глазами, полными слез:

— Ничего я не спрашивала. А он вовсе не сынишка.

До Коли не сразу дошел смысл этих слов. Он был бессилен, сражен, уничтожен. Это он сказал, что Лавсан «не кусачий». И теперь Гриша, сын той женщины, умрет.

— Откуда ты взяла, что он ей не сын? — устало спросил Коля.

— Он же называл ее «тетя»! Тетя Даня! Тетя Даня! Тетя Даня!

Подумайте, какая смышленая, какая наблюдательная, какая памятливая девчонка!.. Он готов был расцеловать сестру. «Тетя Даня!», «Тетя Даня!» — это было уже нечто… Он пойдет по Парковой аллее, будет заходить в каждый дом.

Да… Но Парковая аллея длинная. На ней множество дач. И, кроме того, она связывает три улицы; кто знает, куда именно направилась тетя Даня с племянником Гришей? Даня — это Дарья? Внезапное сомнение заставило Колю снова позвать сестру:

— Может быть, тетя Таня, а не Даня?

— Может быть, — спокойно отвечала Настя, прыгая через скакалку.

Идиотка! Шесть лет, а соображения никакого!

Он не мог больше так сидеть и думать. Надо было действовать.

— Сиди дома! — бросил он девочке и пошел к калитке.

Все выглядело здесь точно так же, как и вчера. Было жарко и тихо. Так же прозвучал голос электрички и замер. И фигуры людей с кошелками показались на пригорке.

Вот бы сейчас эта тетка… Он ее узнает вмиг!

Люди проходили торопливые, озабоченные.

Коля дошел до Парковой. Что теперь? А теперь надо искать. И он решительно толкнул калитку.

— Кто там? — Подозрительный голос раздался из глубины гамака. — Ты зачем, мальчик? — спросил голос с еще более подозрительной интонацией.

Теперь Коля увидел, что он принадлежит толстой даме в очках, лежащей в гамаке, провисшем под ней почти до земли.

— Извините. Здравствуйте! — заторопился Коля. — Я хотел спросить, нет ли у вас женщины… тети Дани… или Тани…

— Нет, — холодно и вразумительно сказала женщина, — ни Дани, ни Тани нет.

— И не приезжала к вам? — смутившись, продолжал Коля.

— Нет, нет, мальчик. Не надо ничего придумывать, — строго заметила дама, пристально глядя на Колю через очки. — Закрой за собой калитку на крючок!

Коля вышел с пылающими щеками: его, конечно, в чем-то заподозрили! Наверное, в том, что он воришка! Ох, как стыдно! Надо было сразу сказать про бешеную собаку. Тогда уж каждый захочет помочь.

Полный решимости, Коля подошел к соседней даче. Калитка была открыта настежь; молодая краснощекая тетка гнала метлой мусор прямо на улицу.

— Тебе чего? — спросила она не глядя.

— Понимаете, тут у нашего соседа взбесилась собачка…

— Взбесилась? О господи! — Женщина поспешно захлопнула калитку перед Колиным носом, словно ограждая себя и свой дом от бешенства. — Чего же ты стоишь? Иди себе, иди, мальчик. Ступай скорей на уколы! Уколы надо! Поди ж ты, греха-то… А у нас сроду собак не держат!

Коля побрел домой. Он пришел к тому, с чего начал. Он снова сидел на ступеньке террасы, а Настя прыгала на дорожке. Ему была видна ограда, отделяющая участок от дороги. Верхушки тонких хворостинок быстро двигались вдоль каменной стены, и Коля сообразил, что это связка удилищ. Все ясно: милиционер Титов отправляется на рыбалку.

4

В Колином представлении Титов раздваивался. Был Титов-милиционер, и был Титов-рыбак. Между ними не имелось ничего общего. Титов-милиционер мчался на мотоцикле в погоне за бандитами, думалось Коле (хотя в их поселке вряд ли водились бандиты). У Титова-милиционера были серые глаза со стальным блеском и пристальным взглядом и квадратный волевой подбородок, еще более выдающийся вперед от спущенного ремешка фуражки. У него был твердый, с металлом, голос. Он мчался на мотоцикле и презирал мальчишек.

У Титова-рыбака голубые глаза добродушно щурились на солнце. Голос? Голоса не было слышно: Титов-рыбак говорил шепотом — не спугнуть бы