Эллис Питерс Смерть и «Радостная женщина»

Глава I

Когда Доминик Фелз впервые увидел Китти Норрис, она скользила в танце по широким перилам террасы яхт-клуба, босая, в облаке радужного нейлона, а в руках у нее были серебристые сандалии. В тот вечер, который приходился на середину сезона, в клубе сразу же после Комербурнской регаты устроили танцы, и такие акробатические фокусы не вызывали особого удивления, хотя обычно проделывали их мужчины. Это был также день свадьбы Лесли Армиджера; впрочем, Доминик этого не знал, а даже если бы и знал, то не придал бы этому обстоятельству большого значения.

Он возвращался домой с урока музыки — тоскливой еженедельной повинности, избежать которой было невозможно. И, поскольку выдался прекрасный теплый вечерок, он пропустил свой автобус, решив прогуляться пешком до Комерфорда по дороге вдоль реки, пройдя милю с небольшим хвостиком. На окраине городка дорога шла почти под террасой клуба, из-за деревянной балюстрады навстречу Доминику лилась мелодия, почти полностью заглушенная гвалтом. По перилам, примерно в десяти футах у него над головой, плыла Китти в своем экстравагантном платье. В ее распростертых руках болтались эти странные нелепые приспособления из паутинообразных ремешков и трехдюймовых каблучков-шпилек, которые она называла туфлями. Хор состоял исключительно из мужских голосов, умолявших ее не дурить и спуститься на пол. Лавируя между столиками на террасе, к ней проворно устремились двое юношей, чтобы подхватить. Один из них в горячке не заметил официанта с подносом, заставленным выпивкой. Послышался звон бьющегося стекла, сопровождаемый возгласами изумления, суматохой и порывистыми движениями. Все вокруг было тотчас залито напитками. Не обращая внимания на переполох, Китти продолжала свой танец на перилах. Лампы на столиках подсвечивали снизу ее по-детски сосредоточенное лицо с чуть приоткрытым ртом, из уголка которого высовывался кончик языка. Доминику никогда прежде не доводилось видеть человека, обуреваемого таким весельем.

В первую минуту он с легким презрением подумал: «Если уже без четверти десять они дошли до такого кейфа, то что с ними будет к часу ночи!» Но в нем просто заговорило юношеское чувство превосходства, тут же сменившееся любопытством. Последние полтора года он так часто втайне от родителей экспериментировал с табаком, что чувство новизны от увлечения этим занятием пропало, так и не раскрыв ему привлекательных сторон. Но теперь, когда Доминик начинал со смутной надеждой подумывать об алкоголе, он с прежней неисправимой убежденностью полагал, что, наверное, алкоголь — это здорово, если взрослые находят в нем столько радости и так ревниво оберегают свое исключительное право на его употребление. Эта экстравагантная выходка у него над головой была одной из составных частей обряда пития. Доминик оценил это диковинное зрелище в одну кривую усмешку, но, оставшись в темноте под террасой, решил все-таки понаблюдать за вакханалией, участвовать в которой ему не дозволялось. И, увидев Китти, перестал замечать все остальное.

Она была в центре всеобщего шумного внимания, но сама при этом молчала, и это создавало завораживающее впечатление какой-то неземной, лишенной человеческой оболочки красоты. Она была не выше среднего роста, но при этом такой тоненькой, что казалась высокой, особенно когда балансировала, покачиваясь над ним на фоне темно-синего неба. А еще она казалась какой-то бледной, чуть ли не прозрачной, хотя на самом деле была здоровой, загорелой и крепкой, как бультерьер. Почти все вокруг нее плыло в полупрозрачных облаках иллюзии, как плыло над перилами ее тело, однако в центре этого призрачного фантома существовала реальная, материальная Китти.

Он стоял в тени террасы, затаив дыхание, с ужасом ожидая, что она вот-вот упадет. Один из молодых людей, мелькнув черно-белой сорокой над перилами, попытался схватить ее, но она рискованным финтом вывернулась у него из рук, ее пышные юбки взметнулись и закружились. Доминик мельком увидел длинные стройные ноги и гладкое светло-золотистое бедро. Он поспешно отвел глаза, но тут же с еще большей поспешностью вновь устремил их вверх. Ведь сейчас его никто не видит. Она не узнает. Никто на него не смотрит. Им невдомек, что он стоит тут, под балконом.

— Китти, ты упадешь! Не дури! — испуганно умолял какой-то молодой человек, схватив ее за руку в тот миг, когда она шарахнулась от него. Она резко взвизгнула, и одна из туфелек упала прямо в руки перепуганного Доминика. Ага, в этом радужном облаке все же скрывалось нечто вещественное, хотя бы эта серебристая штуковина, изготовленная для здоровой ножки шестого размера. Доминик опасливо держал туфельку перед собой так, словно она была заколдована непонятными ему чарами, и, вконец ошарашенный, не сразу заметил воцарившееся у него над головой молчание. Когда же он, наконец, посмотрел вверх, то увидел несколько голов, торчащих над балюстрадой; его внимательно рассматривали. Он не стал терять время на изучение этих физиономий, ибо интересовала его только она.

— Я очень извиняюсь, — проговорила Китти. — Надеюсь, вы из-за меня не пострадали? Знай я, что там кто-то есть, я бы не вела себя так плохо.

Говорила она отчетливо, искренне и непосредственно и к тому же любезно, эта вежливость смутила его еще больше, чем ее экстравагантные эскапады. Она не была ни пьяна, ни хотя бы навеселе. Стоило ей только заметить его, и она сразу же заговорила с ним так, как воспитанный ребенок разговаривает с незнакомым человеком. И куда только подевались ее веселость? Она с виноватым видом смотрела на него большими фиолетовыми глазами, темными под сенью длинных, гладких светло-каштановых волос, и, когда поняла, с кем предстоит иметь дело, выражение ее лица не изменилось. Доминик привык видеть на лицах более взрослых собеседников эдакую нарочитую милостивую снисходительность, но Китти продолжала смотреть на него настороженно-любопытным, вежливо-обходительным взглядом ровни и сверстника.

Он словно язык проглотил и не знал, что бы такое сказать, чтобы не опростоволоситься, и как выпутаться из неловкого положения. Возненавидев себя и покраснев до корней волос, он стоял, потный от стыда, и жалел, что не пошел домой сразу же, жалел, что вечер недостаточно темен, и хотел, чтобы эти дураки там, наверху, перестали глупо ухмыляться, а еще лучше — проваливали бы прочь.

— Ты можешь бросить ее мне, — просто предложила Китти. — Я сумею поймать, не волнуйся.

Так и вышло. Он тщательно рассчитал расстояние и подбросил туфельку. Она вытянула руки и легко подхватила ее, будто пушинку