Пришло время, говорит он, слегка взволнованный тем, что может случиться. Сейчас самое время.
Я думал, с этим покончено, шорох крыльев Пассажира и свист ножа больше не прозвучат в моей жизни, но ошибался. Я все еще чувствовал это притяжение, ощущал, как манит меня к себе эта толстая кроваво-красная луна, висящая, гнусно ухмыляясь, в моем окне, как искушает она меня совершить то, что я должен. И сделать это немедленно.
Сейчас.
Какие-то маленькие, еще не успевшее толком повзрослеть части моей новой человеческой личности попытались протестовать, утверждая, что я не могу, не имею права, не должен, у меня есть обязанности перед семьей. Я держал в руке одно из них — приглашение. Скоро на свет появится новый Морган, новая жизнь, о которой надо заботиться, — это не та обязанность, к которой можно подходить без должной ответственности. Только не в этом жестоком и опасном мире. Но этот жаркий шепот все громче: так оно и есть, мир соткан из опасностей и жестокости, это правда. Поэтому мы поступаем очень благородно, делая его немного лучше, по маленькому кусочку за один раз. И прекрасно, когда мы одновременно можем выполнить этот свой долг и совместить его с семейными обязательствами.
Да, эта мысль постепенно вползает в мое сознание, блестя твердой чешуей своей безупречной логики. Это действительно так, истинная правда, и картина нашей жизни становится четкой и аккуратной, все прежде лежавшие неопрятной кучей кусочки мозаики выстраиваются в идеальном порядке. В любом случае у меня есть обязанности перед семьей и этот голос, прекрасная призывная песня сирены, он слишком громко взывает ко мне, чтобы я мог ему отказать.
Мы идем к пыльному шкафу в моем кабинете и складываем кое-какие вещи в спортивную сумку.
Потом мы заходим в гостиную, где Рита и дети смотрят телевизор, и на руках у Риты спит Лили-Энн.
Я замираю, глядя на нее, уткнувшуюся лицом в теплую грудь матери, и на несколько долгих секунд это зрелище оказывается сильнее, чем голос взывающей ко мне луны.
Но мы делаем следующий вдох и вместе с воздухом в нас вливается музыка этой прекрасной ночи, и мы вспоминаем: это ради нее мы собираемся сделать то, что должны. Ради Лили-Энн, ради всех Лили-Энн, чтобы мир, в котором они растут, стал хоть немного лучше. Мы вспоминаем это, и к нам возвращается наша хищная радость, а за ней — ледяное самообладание. Мы наклоняемся и целуем в щеку мою жену.
— Мне нужно сходить по делам ненадолго, — говорим мы, очень хорошо подражая голосу Декстера-человека.
Коди и Эстор настороженно выпрямляются, когда слышат нас, широко распахнутыми глазами они смотрят на спортивную сумку, но мы бросаем на них только один взгляд, и они хранят молчание.
— Что? А… Но ведь… Хорошо, если ты… Ты не мог бы купить молока по дороге? — говорит Рита.
— Молока, — отвечаем мы, — хорошо.
Мы выходим на улицу, провожаемые восхищенными взглядами Коди и Эстор, которые знают, куда мы собрались. Сразу же нас окутывает теплое покрывало отливающего металлом лунного света, нависшее над этой Ночью Долга и Необходимости. Оно укрывает нас и бережет для того, что мы сделаем сегодня ночью, обязаны сделать. Мы скользим во тьме за человеком, который будет лучшим подарком для нашей сестры, намереваясь исполнить желание, о котором знаем только мы. За тем, кого только мы можем ей подарить.
За Бобби Акостой.