подбрасывает трос в воздух и заставляет его скрутиться в петлю, затем крепит к трактору обвязанный тросом валун.

Перед тем как сесть за руль, он еще раз проверяет трос, просит помолчать незримого собеседника, глубоко, как циркач перед опасным трюком, вздыхает и трогает с места. Прежде чем приняться за тяжелую работу, тракторы всегда издают отчаянный шум. Сказать про только что заведенный трактор, что он лает, будет недостаточно сильно. Нет, это ни с чем не сравнимый грохот, впрочем, он похож разве что на грохот другого человеческого детища — самолета на взлетной полосе.

Валун сдвигается с места, насколько позволяет вынутая земля, затем следует толчок и… полная неподвижность. Снисходительной усмешки на губах Вернера как не бывало.

Дело ясное — тут недостает наклонной плоскости, по которой будет легче вытащить валун из ямы. И Вернер с помощью лопаты создает эту самую наклонную плоскость. Он старается, чтобы скат был ровным и не слишком крутым, но делает он все это потихоньку, словно бы тайком от своего противника — камня.

Камень лежит, потом делает вдох, чтобы стать еще тяжелее перед новым натиском.

В небе, метрах в ста над головой Вернера, над трактором и над камнем, точно арбитры, парят жаворонки.

Камень делает выдох, а Вернер опять трогает с места.

Ошеломленный противник упорствует, но Корни прибавляет газу, и враг начинает скользить вверх по наклонной плоскости, приходит в движение впервые со времен ледникового периода. Однако трактор взялся за дело слишком круто и самоуверенно, его колеса вязнут в незаметном под стерней песке, буксуют, и обломки стеблей разлетаются в разные стороны.

Вернер не принял в расчет существование богини камня — гравитации, и ему приходится вновь слезать с трактора.

— Спокойствие, прежде всего спокойствие, — говорит он невидимому собеседнику и через поле по лущеной и нелущеной стерне идет в лес. Он до того вспотел, что комары облепляют его еще на опушке. Они нападают на него и в неуемной жажде крови вонзают свои хоботки в насквозь пропотевший ремень с золочеными обойными гвоздиками.

Вернер набирает целую охапку толстенных веток и лесенкой складывает их под левое заднее колесо трактора. Затем он еще три раза сходил в лес, и у каждого колеса появилась своя лесенка.

Валун лежит на наклонной плоскости и щурится на солнце, которого не видал несколько тысячелетий.

И вот уже жуки взбираются на валун, спеша сообщить ему, что он вытащен на свет божий и лежит у них поперек дороги.

Вернер все еще не помышляет, во сколько трудодней обойдется ему валун, не думает он и о том, что в этот вечер не успеет прочитать ни строчки. Мысли его впервые за весь день текут по одному определенному руслу. Он не думает ни о чем, кроме валуна и тех усилий, которые должен приложить, чтобы одолеть его. Корни вместе с клейкой слюной выплевывает все сомнения и — удивительное дело — совсем не чувствует жажды. И снова он садится за руль. Под колесами трещат ветки. Трактор по лесенкам выбирается из рыхлого песка на более твердую почву. Ха-ха! Валун двигается как миленький! Вернер набирает скорость, чтобы сорвать замыслы коварной богини — гравитации. На губах его снова играет снисходительная усмешка.

Он описывает большую дугу и направляет трактор к обочине дороги. Борец на ковре прижимает противника то так, то эдак, чтобы на деле доказать ему свое превосходство. Вернер насвистывает мелодию несуществующей песенки. Два жаворонка дерутся высоко над трактором, снижаются в яростной схватке и, расцепившись, снова взмывают в поднебесье. Бортовая пушка самолета поливает огнем аэростат — его тащит за собою другой самолет. Желтыми бархатистыми цветочками одуванчик борется за продление своего рода.

Валун лежит в придорожной канаве, а рядом несут почетный караул два голых вишневых деревца. Вернер скатывает трос и обходит вокруг валуна.

— Памятник! — бормочет он про себя, теперь ему уже не нужен собеседник.

Он возвращается на поле боя, забрасывает землею окоп, и все же на поле остается впадина, зловещая впадина. Валун оставил ее в отместку. Осенью во впадине скопится дождевая вода, и все посаженное тут вымерзнет.

Вернер решает завтра привезти сюда побольше матери-земли и засыпать впадину. Скомканной рубашкой вытирает он уже высохший пот на груди и на спине, потом надевает рубашку и снова принимается за работу, а мысли его уже опять вьются над ковбойской шляпой: только ты один и мог такое выкинуть! В газете же он читал, что говорить о себе одном нежелательно, во всяком случае в литературе. А почему, собственно? Он думает о рычаге, о наклонной плоскости, о быке, слоне и лошади, с помощью которых человек, с тех пор как он существует, пытается приумножить свои силы. А в наше время он приумножает их с помощью машин, и конца этому не видно.

Теперь Вернер уже снова думает о деде, о том, какую бы мину он состроил, скажи ему внук: твое «чертово огнище», дед, валяется в придорожной канаве.

Солнце заходит. Жаворонки спустились на землю. Только самолеты, урча, проносятся в воздухе, красными и зелеными огоньками подмигивая полю, где в борозды ложится свет тракторных фар. Книга в комнатушке тракториста ощущает вложенную в нее закладку — клочок оберточной бумаги — как некое инородное тело.

Отныне машины частенько останавливаются на обочине возле валуна Вернера, а девушки даже взбираются на него, чтобы почувствовать дыхание доисторических времен.

«Редкостная находка. В наших широтах обнаружен валун эпохи второго ледникового периода», — сообщают краеведы в районной газете, и это сообщение перепечатывает центральная газета под рубрикой «Новости со всего света».

Но для нас с вами значение имеет лишь заголовок «Редкостная находка».