туда, где в закатной дымке таяли подъемные краны и мачты катеров. Матери неизменно выпадало место посередине, так что ей оставалось созерцать мрачную громаду здания исполкома на противоположном берегу и огромные металлические буквы с подсветкой «Слава КПСС!». Мать ругалась. В районе из-за аварий часто гас свет, но надпись продолжала гореть и в кромешной тьме. Если бы не она, мать, наверное, ругала бы коммунистов меньше, а так начинала крамольные речи, едва усевшись за стол и посмотрев в окно. Чаще других звучало в этих речах слово «вранье». Однажды Нателла не выдержала:

— Ну и пусть врут, мама! Нам-то что?

Мать буквально остолбенела от такого предательства.

— Да ты же не для того живешь, чтобы жрать! Запомни: человек живет, чтобы постичь истину! А как он ее постигнет, если ему все время врут?!

— Да успокойся ты, Гета, — подал голос до этого молчавший дядя Рома. — Может, тебе и жить не захочется, когда ты ее постигнешь.

— Рома, не говори банальностей! — вспыхнула мать. — Знаем мы это: Во многой мудрости… и прочее…

— Не знаете, — покачал головой дядя Рома.

Получив в один прекрасный день повестку с предписанием явиться в такой-то день в КГБ, мать кинулась искать по всей квартире потайные микрофоны, но, как выяснилось, компетентным органам о ее вольнодумстве пока ничего не известно — мать разыскивали немецкие родственники. Поскольку она была ведущим инженером «почтового ящика», ей было настоятельно рекомендовано подписать заявление об отказе от встречи. В тот день мать смотрела в окно с особой злостью…

Как-то зимним вечером, усевшись пить чай, вся семья разом ощутила недоумение и тревогу: непонятно где и в чем произошло какое-то роковое изменение… Нателла первая поняла, в чем дело:

— Мама! — весело воскликнула она. — «Слава КПСС!» погасла…

Мать медленно, с торжествующей улыбкой, поднялась из-за стола. Некоторое время она удовлетворенно смотрела в окно, затем направилась в коридор.

— Алло! Невский райисполком? — послышался ее суровый голос. — Звонят из обкома партии. Мы получили информацию, что у вас на крыше не горит надпись «Слава КПСС!». Хотелось бы узнать почему. При чем тут электрик? Вы понимаете, что это политическое дело?! Немедленно примите меры!

Ровно через десять минут меры были приняты. Мать взглянула на ненавистную надпись, устало вздохнула и мрачно покачала головой:

— Горит… Куда ж она денется?

Затем ее привычно понесло…

По выходным в дом приходили гости: братья дяди Ромы с семьями или коллеги матери по работе. Коллег дядя Рома не жаловал и нередко, выведя мать за руку в коридор, приглушенно выговаривал ей:

— Кого ты опять притащила?

Мать оправдывалась: хороший, дескать, человек — честный, порядочный…

— Гони его к хренам! — с ровной интонацией, сквозь зубы цедил дядя Рома. — Я десять лет сидел — сразу вижу, кто передо мной.

Дядя Рома не ошибался. Кто-то из гостей злоупотребил доверием хозяйки дома, и вскоре сотрудники КГБ сами пожаловали в квартиру. У матери изъяли несколько томов самиздата, у дочки из-под подушки — шведский журнал для взрослых, у отчима — самогонный аппарат. Дядя Рома с Нателлой отделались испугом, мать прошла по уголовному делу как свидетель.

Глядя, как аккуратные молодые люди привычными движениями упаковывают ее книги, ставшие вдруг «вещественными доказательствами» непонятно чего, Гертруда впервые испытала желание уехать куда глаза глядят. Постепенно желание переросло в твердое решение. Впрочем, слово «твердое» можно было и не добавлять: какое бы решение она ни принимала, оно всегда было твердым. Выбор на семейном совете пал на Австралию: чтобы как можно дальше — и с концами. Деньги на дорогу и обустройство дядя Рома в шутку предложил экспроприировать у богатых.

— А что, Гета? — лукаво усмехался он, глядя в окно. — Не сам ли Ильич завещал нам грабить награбленное?

Гертруда отмахнулась: дескать, вот сам и грабь! — однако о чем-то хмуро задумалась.

7

Раньше Нателла не обращала на него никакого внимания: щуплый, маленького роста, еще и молчаливый. На школьных вечерах играл на барабанах, из-за которых его едва было видно. Из армии вернулся подросшим, раздавшимся в плечах. На встрече друзей взял гитару, запел, чуть покачиваясь и пристально глядя в глаза Нателле, белогвардейский романс про «тонкие лебеди девичьих рук». Потом взялся провожать ее через мост, но до моста они дошли не скоро: завернули в полузаброшенный парк на берегу. Там взобрались на причудливо изогнутый ствол одичавшей яблони и долго смотрели, как залитую лунным светом лощину медленно заполняет клубящийся туман. Потом бродили по колено в этом светящемся тумане, а мост тем временем развели, и ночевать пришлось среди яблонь…

В армии Юрий был танкистом. По этой же специальности и пошел работать: стал водителем-испытателем танков. Друзей любил потчевать страшными байками. Например, про то, как его приятель уснул в колее посреди поля и по нему проехала целая танковая колонна, или про то, как другой его сослуживец высунулся из переднего люка, а башня в этот момент повернулась и ему снесло голову пушкой. Друзья ежились, с недоверием глядя на рассказчика, — тот довольно ухмылялся…

Когда Юрий сделал Нателле предложение, она особо не раздумывала — разве что пару дней для приличия… Его родители уступили молодоженам двухкомнатную квартиру в хрущевке. И кто знает, как сложилась бы жизнь, если бы не его постоянные командировки в Казахстан… Неожиданно Нателла обнаружила в себе ревность, с которой совершенно не могла совладать. После долгих колебаний она настояла на том, чтобы муж сменил работу и оставался постоянно при ней, тем более что в семье ожидалось прибавление.

К тому времени как родился Антон, Юрий уже полгода трудился в фотоателье, запечатлевая клиентов на фоне пышных букетов, изящных драпировок или городских достопримечательностей. Поскольку копировальные машины были тогда редкостью, подрабатывал тем, что переснимал на заказ то документы, то студенческие конспекты, то дефицитные книги. К нему набивались в приятели, часто наливали, а то и расплачивались дорогим коньяком. Коньяк он нес домой.

Квартира Юрия и Нателлы стала подобием клуба, где почти каждый вечер собирались школьные и дворовые друзья. Приносили с собой еду: кто курицу, кто пельмени — готовили, нарезали зелень, разливали сухое болгарское вино. Включали магнитофон или пели песни под гитару, говорили то о книгах, то о политике, танцевали.

8

Одним из самых больших потрясений в жизни Нателлы были рыдания матери, когда умер Брежнев и по