революционера. — Он снова откашлялся. — Вы говорите по-французски?
— Немного. В средней школе я год изучал французский.
Грейвс выглядел несколько разочарованным. Потом он склонился вперед.
— Кто вас прислал?
— Я должен здесь работать. Это часть обязательной программы моего обучения в университете. Я оставил вам документы…
— Я выбросил их вон. Со мной не посоветовались.
— Мне очень жаль. Простите.
— Э? Опять извиняетесь? Почему вы все время извиняетесь? Кто прислал вас сюда?
— Доктор Ланг, — заикаясь, ответил я.
— Генри велел вам следить за мной? — Корнелий Грейвс постучал палкой по полу. — Я делаю все так, как хочу.
Рядом прогрохотал раскат грома. Грейвс открыл книгу и притворился, что читает. Он пугал меня, но я не мог уйти. Как сказать доктору Лангу, что меня уже уволили?
— Мне нужна эта работа, — сказал я.
Корнелий Грейвс поднял голову, его ладони лежали на открытой книге.
— Вам это нужно, да? То есть, вы не хотите, просто вам нужно? Я слышу, как дети целый день говорят о том, что им нужно. Все их действия вытекают из этих туманных нужд. Так с чего бы вам от них отличаться?
Он махнул рукой, словно я его совершенно не волновал.
— Расставьте эти книги по полкам и не попадайтесь мне на глаза. — Грейвс показал на стопку на письменном столе и отвернулся.
Я взял книги и нырнул в первый ряд между стеллажами, пытаясь успокоиться. Лицо у меня горело от злости и смущения.
Во второй половине дня я встретился с доктором Лангом в его кабинете. Я сидел с одной стороны его широкого письменного стола, он с другой, и ему было также некомфортно на стуле. На аккуратно сложенной стопке бумаг была расстелена салфетка. На ней стояла чашка кофе и лежал наполовину съеденный круассан. Доктор Ланг предложил мне поработать у него помощником, и мы договорились на два дня и неделю по моему выбору. Я не знал, что точно от меня требуется, и даже теперь, много лет спустя, став профессором, не могу объяснить, что именно делал для Ланга. Все это подпадаю под категорию «административная работа». Но я не помню, чтобы занимался чем-то, кроме опускания писем в почтовые ящики на территории университета или ксерокопирования каких-то учебных планов, расписаний, конспектов и программ. — Вы должны вернуться, — заявил доктор Ланг после того, как я рассказал ему о встрече с библиотекарем Грейвсом. — Если казначей университета узнает о нарушении условий зачисления, то вы, вероятно, не сможете остаться в Абердине. Наверное, я мог бы вмешаться, но на самом деле, не вижу в том необходимости. — Но мистер Грейвс не хочет меня там видеть. — Тем не менее, вы должны вернуться. — Может, вы скажете ему что-нибудь… Испепеляющий взгляд стал мне ответом. Вторая половина круассана исчезла у Ланга во рту. Тем вечером я нашел в энциклопедии Клода Анри де Рувруа, графа де Сен-Симона. Это был французский философ, проповедовавший общество технократов, в котором будет уничтожена бедность и восторжествует рационализм. Он написал несколько книг, включая трактат «О реорганизации европейского общества». В то время Сен-Симон считался радикалом. Граф умер в Париже в возрасте 65 лет из-за разрыва аппендикса. Корнелий Грейвс говорил, что его мать разговаривала с Сен-Симоном за ужином. «Если бы молодость знала, если бы старость могла», — сказал ей Сен-Симон, говоря о Лафайете — том самом маркизе де Лафайете, который дружил с Томасом Джефферсоном и Ларошфуко. Грейвс явно страдал старческим слабоумием, если и ничем больше. Клод Анри умер в 1825 году. Если же сказанное доктором — правда, то ему должно быть больше ста пятидесяти лет.
На протяжении следующих нескольких недель установился мой распорядок дня. Вернулась бессонница, но это не волновало. Поскольку учился я бесплатно, да еще и получал стипендию, то у меня уже сформировалась навязчивая идея насчет оценок. Я был уверен, что если получу что-то ниже высшего балла «А», то доктор Ланг отправит меня назад в Стултон. Поэтому пришлось заниматься почти все время — учиться и спать. А когда не хотел спать, то снова садился за учебники. После того, как заканчивались занятия, я обычно отправлялся на долгие прогулки по территории университета, осматривая здания. Например, Келлнер-холл, красивое строение в романском стиле из красного кирпича. На краю студенческого городка я обнаружил Уайт-центр, спортивный клуб, построенный почти полностью из стекла. Я выяснил, что Гаррингер-холл служил католической церковью до того, как в Абердине ввели четырехгодичное обучение. Остальное мне рассказал сторож. На этом месте первой построили церковь. Ею заведовал священник, отец Гаррингер, который в дальнейшем завещал здание основателю Абердина, Эфраиму Хаусеру. Это произошло в 1901 году. Часть старого здания сохранилась до сих пор. Первые три ряда сидений бывшей церкви теперь использовались для размещения посетителей различных презентаций, которые проходили на приподнятой сцене, где раньше размещался алтарь. Студенческие организации устанавливали столы в среднем храме, вдоль боковых частей, где раньше находились часовни. В полдень многоцветный свет проникал сквозь изначальные витражи. Ходила легенда, что по ночам дух отца Гаррингера гуляет по коридорам, недовольный тем, что церкви больше не существует. В сумерках я обычно выходил из комнаты и сидел у дерева в университетском дворе. До меня доносился успокаивающий шум, создаваемый студентами вокруг. Они играли в футбол или волейбол, строили планы на выходные. Иногда я видел, как Арт широкими шагами пересекает двор вместе с невысоким пареньком — судя по виду, моего возраста. Обычно Артур возбужденно говорил, а парень слушал, опустив голову и сжав руки за спиной. Однажды я видел, как Арт идет с красивой женщиной в длинной серой юбке. Он говорил и говорил, как и каждый раз, когда я его видел, и не замечал, что другие смотрят на девушку и поворачивают головы. В среду он замещал доктора Тиндли на занятиях по латыни. Арт стоял на возвышении у кафедры и копался в стопке бумаг. — Доктор Тиндли просил меня сообщить вам, что контрольная, запланированная на пятницу, переносится на понедельник, — объявил он. По аудитории пронесся вздох облегчения. — Мы начнем с того, на чем доктор закончил в прошлый раз. Пожалуйста, откройте «Энеиду», часть шестую. Арнольд… Мне кажется, что сейчас ваша очередь читать. Арнольд Эвен был низеньким толстым студентом предпоследнего курса, с козлиной бородкой и красными от наркотиков глазами. Он сидел на последнем ряду и часто засыпал. Я не понимал, как Арнольд оказался на курсе «Латынь-301».
Во второй половине дня я встретился с доктором Лангом в его кабинете. Я сидел с одной стороны его широкого письменного стола, он с другой, и ему было также некомфортно на стуле. На аккуратно сложенной стопке бумаг была расстелена салфетка. На ней стояла чашка кофе и лежал наполовину съеденный круассан. Доктор Ланг предложил мне поработать у него помощником, и мы договорились на два дня и неделю по моему выбору. Я не знал, что точно от меня требуется, и даже теперь, много лет спустя, став профессором, не могу объяснить, что именно делал для Ланга. Все это подпадаю под категорию «административная работа». Но я не помню, чтобы занимался чем-то, кроме опускания писем в почтовые ящики на территории университета или ксерокопирования каких-то учебных планов, расписаний, конспектов и программ. — Вы должны вернуться, — заявил доктор Ланг после того, как я рассказал ему о встрече с библиотекарем Грейвсом. — Если казначей университета узнает о нарушении условий зачисления, то вы, вероятно, не сможете остаться в Абердине. Наверное, я мог бы вмешаться, но на самом деле, не вижу в том необходимости. — Но мистер Грейвс не хочет меня там видеть. — Тем не менее, вы должны вернуться. — Может, вы скажете ему что-нибудь… Испепеляющий взгляд стал мне ответом. Вторая половина круассана исчезла у Ланга во рту. Тем вечером я нашел в энциклопедии Клода Анри де Рувруа, графа де Сен-Симона. Это был французский философ, проповедовавший общество технократов, в котором будет уничтожена бедность и восторжествует рационализм. Он написал несколько книг, включая трактат «О реорганизации европейского общества». В то время Сен-Симон считался радикалом. Граф умер в Париже в возрасте 65 лет из-за разрыва аппендикса. Корнелий Грейвс говорил, что его мать разговаривала с Сен-Симоном за ужином. «Если бы молодость знала, если бы старость могла», — сказал ей Сен-Симон, говоря о Лафайете — том самом маркизе де Лафайете, который дружил с Томасом Джефферсоном и Ларошфуко. Грейвс явно страдал старческим слабоумием, если и ничем больше. Клод Анри умер в 1825 году. Если же сказанное доктором — правда, то ему должно быть больше ста пятидесяти лет.
На протяжении следующих нескольких недель установился мой распорядок дня. Вернулась бессонница, но это не волновало. Поскольку учился я бесплатно, да еще и получал стипендию, то у меня уже сформировалась навязчивая идея насчет оценок. Я был уверен, что если получу что-то ниже высшего балла «А», то доктор Ланг отправит меня назад в Стултон. Поэтому пришлось заниматься почти все время — учиться и спать. А когда не хотел спать, то снова садился за учебники. После того, как заканчивались занятия, я обычно отправлялся на долгие прогулки по территории университета, осматривая здания. Например, Келлнер-холл, красивое строение в романском стиле из красного кирпича. На краю студенческого городка я обнаружил Уайт-центр, спортивный клуб, построенный почти полностью из стекла. Я выяснил, что Гаррингер-холл служил католической церковью до того, как в Абердине ввели четырехгодичное обучение. Остальное мне рассказал сторож. На этом месте первой построили церковь. Ею заведовал священник, отец Гаррингер, который в дальнейшем завещал здание основателю Абердина, Эфраиму Хаусеру. Это произошло в 1901 году. Часть старого здания сохранилась до сих пор. Первые три ряда сидений бывшей церкви теперь использовались для размещения посетителей различных презентаций, которые проходили на приподнятой сцене, где раньше размещался алтарь. Студенческие организации устанавливали столы в среднем храме, вдоль боковых частей, где раньше находились часовни. В полдень многоцветный свет проникал сквозь изначальные витражи. Ходила легенда, что по ночам дух отца Гаррингера гуляет по коридорам, недовольный тем, что церкви больше не существует. В сумерках я обычно выходил из комнаты и сидел у дерева в университетском дворе. До меня доносился успокаивающий шум, создаваемый студентами вокруг. Они играли в футбол или волейбол, строили планы на выходные. Иногда я видел, как Арт широкими шагами пересекает двор вместе с невысоким пареньком — судя по виду, моего возраста. Обычно Артур возбужденно говорил, а парень слушал, опустив голову и сжав руки за спиной. Однажды я видел, как Арт идет с красивой женщиной в длинной серой юбке. Он говорил и говорил, как и каждый раз, когда я его видел, и не замечал, что другие смотрят на девушку и поворачивают головы. В среду он замещал доктора Тиндли на занятиях по латыни. Арт стоял на возвышении у кафедры и копался в стопке бумаг. — Доктор Тиндли просил меня сообщить вам, что контрольная, запланированная на пятницу, переносится на понедельник, — объявил он. По аудитории пронесся вздох облегчения. — Мы начнем с того, на чем доктор закончил в прошлый раз. Пожалуйста, откройте «Энеиду», часть шестую. Арнольд… Мне кажется, что сейчас ваша очередь читать. Арнольд Эвен был низеньким толстым студентом предпоследнего курса, с козлиной бородкой и красными от наркотиков глазами. Он сидел на последнем ряду и часто засыпал. Я не понимал, как Арнольд оказался на курсе «Латынь-301».