осмотрел тогда остров и попал в квартал, объединивший представителей разных культур, квартал с фасадами домов из серого камня и лестницами снаружи, затем подписал первый чек, пожал руку хозяину и распаковал свой матерчатый чемодан. Он насыпал кофе в кофеварку, бросил кубик сахара в кофейную чашку, достал из сумки кусок батона прямо у кухонной стойки, сел за столик и стал жевать хлеб, замечтавшись и глядя на клен, еще не растерявший свою листву. Кофеварка загудела, Ян встал, вылил эспрессо на сахар, снова сел и, потягивая кофе маленькими глотками, спокойно созерцал улицу Ваверли, заполненную воскресными прохожими. На балконе напротив соседка Рафаэлла сдвигала и раздвигала ноги на плетеном стуле, разворачивала журнал и маленькими глоточками смаковала капучино домашнего приготовления с корицей и обильной пеной. У нее выходной, подумал Ян. Они познакомились через несколько недель после его приезда, когда она разыскивала повсюду своего Пушка. Ян помог ей тогда найти собачку, и Пушок появился в конце дня в переулке Гролл, пересекающем Ваверли. Она очень крепко прижала его к своей груди, прикрытой рубашкой цвета зеленого яблока, затем пригласила Яна выпить на балконе чаю со льдом. Он пришел к ней, они долго болтали о Польше и о Монреале, Рафаэлла, запрокинув голову, поглаживала свои кудри, а затем встала, чтобы кому-то позвонить, и вернулась с работой для Яна. Торговать бакалейными товарами, как и она, в Лавке.

Стоял по-настоящему летний день в разгар сентября. Тротуар был изборожден полосками тени и солнца. Ян поздоровался с Рафаэллой, повстречал коляску с новорожденным, двух велосипедистов и женщину в платье в горошек, а затем вышел на знаменитую торговую улицу Сен-Виатер, главную в Майл-Энде. Пахло рогаликами, итальянским кофе, делийскими рулетами с маком и воскресным счастьем. В течение всей недели, кроме шабата, здесь можно было повстречать людей из западного квартала, которые пересекали Парковую аллею, чтобы запастись покупками в торговых точках. Переходя маленькими группами, они рассматривали не террасы Сен-Виатера, а его тротуары и разговаривали только между собой. Шарль, сын хозяина Лавки и управляющий, работал уже два часа. Он разложил фрукты и овощи, опрыснул папоротники, выставил сыры и колбасы, установил кассу, помыл витрину, подмел тротуар. Когда вошел Ян, Шарль вежливо слушал постоянную и невероятно болтливую клиентку мадам Льевр. Сорокалетняя женщина приумолкла, повернулась к иммигранту, улыбнувшись ему, сощурила глаза, затем продолжила свой рассказ, а Ян в это время, после поклона, пошел в дальнюю комнату, чтобы оставить там свою сумку и поменять диск в плеере. Секундой позже с криком ворвались близнецы-метисы, дети мадам Льевр, и стали ссориться, вырывая друг у друга подол цветастой юбки матери. Троица вышла, Ян вернулся, и бакалейщики заспорили, как подростки. Затем Шарль занялся устройством пирамиды из крупных гранатов, обернутых в ярко-розовую бумагу, а служащий раскладывал товар в витрине-холодильнике. «Это опять Шопен?» — поинтересовался Шарль. «Да, мазурка соль-мажор, она тебе нравится?»

Террасы на Сен-Виатер заполнялись клиентами, заказывавшими горячие напитки и читавшими по большей части местные, а не международные газеты. Цветочница Нина продавала лилии. В «Пене дней» поэты перелистывали страницы новых изданий наступившего литературного сезона. В Лавке закупали тыкву для приготовления супов, связки чеснока для песто и свеклу для консервов. У кассы Ян складывал зеленые купюры и заворачивал продукты. В трех проходах Шарль болтал, расхваливал товар и развлекал завсегдатаев. Шарль вырос за прилавком и с течением лет стал другом, наперсником, любимым бакалейщиком многих жителей Майл-Энда. Очень долго все беспокоились о маленьком Шарло, мать которого сбежала в Африку в связи с какой-то любовной историей. Десять лет спустя люди побаивались, как бы Лавка не закрылась после отъезда месье Ривара, которому пришла в голову безумная идея отправиться за своей пассией на Юкон. Позднее, когда Шарль решил оставить коллеж, чтобы заменить отца и стать управляющим в бакалейной лавке, покупатели обрадовались и умножились.

3

Совсем скоро, за границами Парковой аллеи, в трехстах метрах от Лавки, начинается цикл «Грозных дней», период покаяния, время осмысления своих поступков, что предвещало наступление Нового года. Следуя иудейскому календарю, в конце сентября мы уже были близки к длинным школьным каникулам.

Я мела щеткой, не слишком наклоняясь, чтобы избежать недопустимой и предосудительной позы, а девочки в это время заканчивали письменные работы на тему: «Моя семья». Проходя мимо них, я незаметно, украдкой прочитывала отдельные кусочки текста. Привет, я ношу очки, и у меня есть только братья. Самый старший живет в Лондоне, он врач и может определить, есть ли у вас аллергия… Привет, в моей семье восемь детей, и я самая младшая, меня зовут Ити Райнман, в честь моей тетушки из Венгрии, которую тоже зовут Ити… Привет, у меня пять братьев и четыре сестры, все они очень славные. Недавно родился малыш, который похож на моего папу Тувье.

«Мадам, посмотри, что у меня!» — крикнула тоненькая Хадасса, размахивая передо мной своей ручкой. Хадасса была непредсказуемым ребенком. Могла надуться, захлюпать, никого к себе не подпускала, а на следующий день уже подпрыгивала, таращила глаза в небо, вопила, стрекотала, как сорока. «Мадам, погляди на мою ручку! В ней — калькулятор!» Голос отвлек остальных, они быстренько осмотрели розово-зеленую ручку, висевшую на шее их подружки, затем вновь углубились в работу. Хотя светящаяся веревочка была коротенькой, девочка старалась писать аккуратно, время от времени косясь на великолепную ручку. В начале года классная работа была важнее всего. Именно она вызывала у учениц желание возвращаться и целыми днями просиживать в закрытых классах. В течение месяцев вещи кочевали от одной к другой, перемещались из парты на пол и понемногу теряли свое первоначальное значение. Но розово-зеленая ручка, оснащенная калькулятором, была чем-то особенным, ее не передавали никому в течение года, тщательно хранили при себе, на шее.

Когда я проходила между Блими Унсдорфер и Гитл Кляйн, двумя пухленькими брюнетками, у которых одинаковыми были не только школьные ранцы, фетровые шляпки, мешочки для них, туфельки и пальто, но и прически, почерк и даже завтраки, менее скромная из них Гитл позвала меня:

— Мадам, через двадцать минут занятия кончаются… А ты знаешь, что мы будем есть много сладостей с медом в честь Нового года?

Нехама, точившая свой карандаш у парты Перл Монхейт, смерила нас взглядом и с серьезным видом