12 <http://www.posev.ru>.

Тщательный, хронологически выверенный разбор столкновений мировоззренческого пути А. С. с отечественным интеллигентским “орденом” (в разные годы).

“„Свободой Рим возрос, а рабством погублен”. Писатель предвидел такую судьбу для России и стремился к тому, чтобы чаша сия миновала ее, чтобы из одной бездны она не попала в другую. Он пытался объяснить современникам, что существуют не только „мрачные пропасти тоталитаризма”, но и непроглядная тьма „светлой твердыни свободы”. И потому, думая о России, настаивал на переходном авторитарном управлении не без царя в голове и с законом в руках.

Величие Солженицына как мыслителя и пророка — в том, что его смертельная борьба с коммунизмом не затмила смертельную же опасность, которую миру и России несет, казалось бы, полярное, а по существу единое в своем материалистически-атеистическом корне новое свободолюбие.

Но мир не услышал его”.

 

Наталья Иванова. Трудно первые десять лет: конспект наблюдений. — “Знамя”, 2010, № 1.

“И главное изменение произошло в массовом отказе от „главного”. От иерархии. Произошло покушение на вертикаль . Вертикаль, образно говоря, положили (тут сноска: „ Все равно” — название поэтического сборника Андрея Василевского весьма показательно. — П. К. ). Литературное пространство стало расширяться экстенсивно, как земледелие в России, прирастая новыми территориями. И понятие высоты стало другим. Условная Маринина могла теперь высокомерно посматривать на условную Петрушевскую — с высоты своих тиражей. Произошло то, что Л. Данилкин к концу 2000-х годов определил следующим образом: „Культура больше не является неким классическим набором главных произведений. Культура — это твой персональный набор книг (‘Илиада‘ и ‘Одиссея‘ в этом наборе, или, как в брежневские времена говорили, „продуктовом заказе”, необязательны)”. Это было процессом объективным, но для литературы как искусства (явления в принципе иерархического, по моему твердому убеждению) опасным. И с очень опасными — и весьма предсказуемыми, увы, — последствиями”.

 

Виталий Каплан. Колино счастье. — “Фома”, 2009, № 12 <http://www.foma.ru>.

О судьбе семилетнего мальчика Коли Голышева, страдающего мозаичной формой синдрома Дауна и сочиняющего поразительные верлибры.

“Колины придумки, по словам отца, „умнее его самого”. То есть, считает Сергей, нечто говорит через Колю. Несомненный творческий дар у мальчика-дауна — это, если посмотреть с православных позиций, явное действие Божие. Это Его дар — причем, наверное, даже не столько самому мальчику, сколько нам, здоровым людям, которые через Колины произведения могут что-то вдруг понять и прочувствовать. Ведь осознание того факта, что ребенок с таким заболеванием сочиняет такое, — уже само по себе открывает в душе какие-то дверцы… Понятно, что доказать такую точку зрения нельзя. Ее можно только принять на веру. Или не принять. Честно скажу: когда я впервые увидел Колины стихи, то заподозрил, что на самом деле их пишет его отец. Вернее, записывая за ребенком, так редакторски перерабатывает его слова, что получаются шедевры. Но потом я почитал собственные стихи Сергея — и избавился от этих подозрений. Его стихи… очень взрослые и очень… обычные что ли. Сын как поэт на порядок сильнее отца”.

Сергей Козлов. Крест Адмирала. — Научно-методическая газета для учителей истории и обществоведения “История” (Издательский дом “Первое сентября”), 2009, № 24 (886).

“Книга о Колчаке (серия „ЖЗЛ”. — П. К. ) — это не только история о прошлом. В ней, как и в ряде других работ П. Н. Зырянова-историка, ощущается боль человека, мучительно ощущающего разлад между традиционной российской системой духовных ценностей и современными реалиями нашей уродливо-буржуазной и во многом антигуманной действительности. Вот почему такие работы особенно необходимы молодежи, испытывающей дефицит достоверной исторической информации.

В то же время нельзя не отметить и другую тенденцию — крайне отрицательное отношение к адмиралу Колчаку многих представителей малоимущих (фактически люмпенизированных) слоев населения, родственники которых когда-то пострадали от его решительных действий (прежде всего, жестких карательных операций) в годы Гражданской войны. И эта особенность коллективной исторической памяти в ряде мест России (особенно в Сибири) прослеживается даже на рубеже ХХ — XXI столетий…”

В конце статьи рецензент цитирует личный дневник автора книги (в 2009 г. “Молодая гвардия” выпустила ее 3-е издание) и пишет: “Грустно, что других работ, написанных Павлом Николаевичем, мы уже больше не прочтем…”

 

Владимир Легойда. Сияние вечной жизни. Памяти Патриарха Сербского Павла. — “Фома”, 2009, № 12.

“Слово „отец” применимо к нему не только в силу сана. Тысячи прихожан Сербской православной церкви по-настоящему чувствовали себя его духовными детьми. Доля метафорической условности в этих словах стремится к нулю. Даже в последние годы, когда Патриарх тяжело болел и находился в больнице, они чувствовали, что он рядом с ними. Его знали и уважали во всем мире. А он, несмотря на это, продолжал являть собой образец скромности и христианского нестяжательства, никогда не стремясь добиться чего-то для себя лично.

Есть монашеский афоризм о том, что никто не поверил бы в Бога, если бы не увидел в глазах другого сияние вечной жизни. Эти слова вспоминались, стоило только посмотреть на Патриарха Павла. Его жизнь, его личность — пронзительное свидетельство того, что Христос нас не оставил”.

Все так: и, кажется, нельзя без слез смотреть на “YouTube” ролик о том, как сербы узнали о кончине своего Патриарха (это случилось во время закладки нового храма). На соседней странице с заметкой В. Легойды — огромный, во всю полосу — портрет Павла. И глаза, глаза.

 

Александр Мелихов. Соль поэзии. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2009, № 22 (685).

Весьма горячая статья о поэзии Некрасова.

“Страх смерти, а в особенности незначительной, некрасивой смерти — это тот царь ужасов, на борьбу с которым искусство от начала времен бросало главные свои силы — пышные надгробия, мавзолеи, склоненные знамена, гениальная музыка, гениальные стихи, пышные выражения типа „пал смертью храбрых”, проникающие даже в казенные бумаги, — все это для того, чтобы скрыть оскорбительную обыденность этого процесса. Некрасов тоже умеет изображать смерть высокой и торжественной. <…>

К теме жалкой, убогой