Литвек - электронная библиотека >> Дмитрий Геннадьевич Новиков и др. >> Современная проза и др. >> Новый мир, 2007 № 10 >> страница 3
на худсовет сделали в августе. Но главный хлопнул дверью, не дожидаясь антракта.

Я видел, в каком состоянии она доигрывает. В гримерной, где, не глядя в зеркало, она снимала грим, я сказал, что билеты в Таиланд куплены. “Едем в конце года на три недели”.

Уткнувшись в живот, она плакала, размазывая пудру по свитеру.

 

3

Вылетали в ночь. Москва — Бангкок, десять часов с пересадкой в Ашхабаде. “Туркменские авиалинии”.

Накануне долго препирались, как укладывать вещи. Я настаивал на рюкзаках, она предлагала курортный чемодан. За пару дней до вылета умудрилась простыть, чихала.

— Как тебе не стыдно спорить с больным человеком!

Остановились на чемодане.

Несмотря на первый час ночи, аэропорт бурлил. Громко гоготали взрослые; сидя на вещах, хныкали сонные дети. Какой-то мужик в упор разглядывал жену, и я привычно загородил ее.

Оказавшись на ленте, наш синий чемодан стал похож на жука. Глядя, как беспомощно торчат колеса, я подумал, что никогда его не увижу.

В самолете висели портреты Туркменбаши. Отец народа носил голубой костюм и розовый галстук. На лице густо чернели отретушированные брови, лежал румянец. Две нежные ямочки. Но самого лица как будто не было.

На ужин давали рыбу и плодово-ягодное вино, под которое прошла моя юность.

— Не спасет. — Она вяло отмахнулась от стакана.

В детстве, снимая платье, сломала молнию и два часа просидела с подолом на голове. Считалось, что у нее боязнь замкнутого пространства. Пожав плечами, я выпил обе порции и скоро заснул. Просто провалился в сон, отключился.

— Смотри! — Не прошло и пяти минут, как она толкала меня в плечо.

Я подвинулся к ледяному пластику. Сквозь мое невнятное отражение проступил город, лежавший внизу, как блюдо с финиками. Золотые жилы проспектов, паутина улиц. Минареты, похожие на осветительные штанги. Залитые светом, безлюдные площади.

— Зачем иллюминация? — Она откинулась в кресле.

— Ублажают взор Всевышнего.

Несколько звезд слабо моргали над горизонтом.

 

4

Однажды меня окликнули на улице, и моя жизнь переменилась.

Он курил на служебном входе, а я проходил мимо и, услышав свое имя, оглянулся.

Так меня звали в школе, и на секунду все внутри осветилось тем, прошлым светом. Давно утраченной уверенностью и покоем.

В темноте кто-то помахивал огоньком сигареты. Я развернулся, сошел с дороги — и дыру, которая возникла в воздухе, заполнили сырые осенние сумерки. Меня обняли, он что-то говорил, отставив сигарету. Наконец я узнал его, опешил. А свет внутри погас, на душе снова стало тревожно и холодно. Как бывает, если решение принято и судьбу не воротишь.

Школьный приятель оказался директорским пасынком и работал в театре завлитом. По крутой и широкой, как во сне, лестнице мы поднялись в кабинет, где стрельчатые окна начинались тоже по-сновидчески — от пола.

В рюмках стоял на столе “Армянский”.

“Ну как ты, что?”

Я рассказал, что заканчиваю ВГИК, сценарный. Кивнул на папку, в которой лежала рукопись. “О чем?” Он выпустил дым на бумаги.

Недослушав, стал жаловаться на склоки народных.

“Дед ищет молодые таланты, а где их взять в наше время?”

Я сидел на низком подоконнике и смотрел, как скользят внизу лакированные спины автомобилей. Между машин лавировал человек в сером плаще. На секунду мне показалось, что этот человек — я.

По трансляции дали три звонка.

“Хочешь на сцену?”

“А что нужно делать?”

В тот вечер играли Островского. Нам выдали шинели студентов, мы воровали яблоки. Очутившись на сцене, я впервые увидел зрительный зал. Он был черным и бездонным, зал. Что-то искрило, поблескивало в его глубине. Дышало и шевелилось.

Отсиживались с коньяком у костюмерш. Ближе к ночи перекочевали к артистам, где шла своя пьянка. Когда пожарный обходил здание, вернулись к стрельчатым окнам.

А утром раздался звонок.

“Ты переделаешь сценарий в пьесу, — начал он без предисловий. — А я пристрою ее в театр. Как идея? Гонорар поровну”.

Так умер мой сценарий, и на свет появилась пьеса “Аморетто”. Так мои сны обрели голос. Это была история о молодых людях, внезапно разбогатевших на фальшивом ликере. О свободе, которая им открылась, — и бесконечном тупике, в который завела. О другом, который скрывался в них — и постепенно поглотил, слопал каждого.

Мне всегда казалось, что внутри нас живет еще один человек. Незнакомый, собранный на другой фабрике. Из историй, о существовании которых мы до времени даже не подозреваем. Чье лицо лишь изредка проступает сквозь наши черты и делает их неузнаваемыми.

Героям из моей пьесы судьба дала возможность увидеть этого человека. Испытать страх и трепет, глядя на отражение в зеркале. Да, именно об этом — о страхе и трепете перед собственным отражением — и была моя пьеса.

Ее приняли к постановке в год, когда главный зачислил студентов. И я покорно отдал покровителю половину гонорара. Не догадываясь, какой подарок он приготовил мне на самом деле.

Увидев актрису на главную роль, я обомлел. Я понял, что давно влюблен в эту женщину с рыжими глазами, которая сто лет назад сыграла в знаменитом детском фильме. Оказывается, теперь она работала в этом театре!

Тогда на душе у меня стало спокойно и весело. Как бывает, если знаешь, чем все закончится. И можно потянуть время. На репетициях, когда она, сцепив пальцы, ждала выхода, я стоял сзади. Я мысленно раздевал ее — расстегивал молнию, ладонью проникал под платье. Потом целовал за ухом, в лопатку. В шею. Мне казалось, она выходит на сцену голой, правда. И произносила слова, мои слова.

А значит, что все остальное принадлежало мне тоже.

После одного из прогонов завлит затащил нас к себе. Прикончив полбутылки “Армянского”, он куда-то исчез, пропал с концами. Я запер двери, обернулся. Она стояла у стрельчатых окон и смотрела на улицу, наклонив голову. Сцена повторяла финальный кадр из фильма, и все мысленное просто сделалось явным, причем в той же последовательности.

Кожаный диван отлипал от голого тела, как пластырь.

Она спросила зажигалку. Мне показалось странным, что этих слов нет в моей пьесе. И сигаретного дыма, который повис в сумерках, — тоже.

Свадьбу устроили сразу после премьеры. Отмечали всем кагалом в служебном буфете. Когда под занавес нагрянул “дед”, народ притих, заулыбался. Плотоядно приобняв невесту, он предложил за жениха. Все вокруг стали озабоченно озираться.

“Ну, в общем, за него”, — подытожил он в пустоту, пригубил.

Я