кто на улице, в других машинах на дымных перекрестках... Обалдело смотрел, переключаясь на хилый морозный узорчик и пятно дыхания. Пьяный до слюней, он не сразу уловил, где они вообще, потому что была вроде трасса, а теперь, медленней, едут прямо по... деревенской улице? Завалившиеся слепенькие домики, собака пробежалась за автобусом; тетка с ведрами.

— Мы... где?

— Лодыгино.

Так вот оно! Глухой окраинный поселок, давший имя огромному кладбищу. Оно, конечно, называется Западное, но... “Она на Лодыгине”. “Тихо, дядя, не рыпайся, а то чик... мигом на Лодыгино попадешь”. Какая странная судьба. Быть дырой в две с половиной улицы… Формально влиться в миллионный город, хоть транспорт и дотягивается сюда кое-как, привстав на цыпочки… Собрать под худыми крышами бог знает кого... Стать ма-аленькими воротами грома-адного кладбища... Уступить ему — схватка явно неравная! — свое имя, да что там, уступить самой смерти, потому что “Лодыгино” в языке горожан — однозначный ее синоним…

Говорят, здесь есть даже школа. И при этом самый естественный вопрос, рассеянный, который прозвучит из бесконечных катафалков, идущих и идущих мимо домиков: “Как, в Лодыгине живут люди?!”

Подъезжали. На крышах последних избушек слабо бунтовал снег, дымы из труб, и из каждого автобуса на это смотрели с тоской, цеплялись глазами, думали: господи... ну почему...

Господи, какое было бы счастье, если б люди правда только лишь переселялись в Лодыгино! Пускай без права выезда. Пусть как в тюрьме. Домишки с огородами... Пусть! И сейчас бы ехали как на праздник. Счастливая кавалькада, с вещами, может быть, и с мебелью... В эти дни судорожно бегать, заказывать не гроб, а, допустим, срочно — шкаф и кровать. И в гости приезжали бы — каждый месяц. Честно... Честно!

— Эй, ну ты выходишь?

Олег поднялся. Упрямо закусил губу, собрал лицо, как всегда, когда доказывал себе: я не пьяный!

Почерневшие февральские деревья по аллеям, и снежный простор изрыт, как минное поле.

 

II

Они шатались по парку, совершенно волшебному в шесть-то утра, с шарами непотушенных фонарей, с дымкой в кустах.

Ева мерзла. Хоть и начало мая, все равно. Даже наоборот: обманутые дневными припеканиями, люди иногда, в такой вот ранний час, проламывают лужи.

— У тебя же пальцы синие!.. На вот мою куртку. — Олег поспешил снять гитару со спины; висевшая в чехле, грифом она странно дублировала голову, двигалась за ней запоздало, как ожившая тень.

— Да ты что! Сам замерзнешь!

— У меня свитер тепл...

— Слушайте, кончайте ломать комедию! — взорвался Никита; раздражение все же прорывалось за маску тонкого светского стёба...

Да, он был недоволен. Он был в бешенстве!

Поездку к Костярину в Лодыгино планировали давно, дождались зелени и тепла относительного, дождались, когда государство пристыкует к Первомаю все дни, какие “плохо лежат”, и предложит народу очередной запойно-огородный сезон. Это было как наваждение: млея от смелости, прибавлять и прибавлять выходных чуть ли не к каждому празднику.

Стали собираться. Хорошей мужской компанией, которой так славно забухать.

— Я возьму Еву.

Никита оторопел и даже, помнится, пытался отговаривать. Ну в самом деле! А как же “загулять”? А как же... На рыбалку ведь жен не берут — первое мужское правило! Новая девушка Олега, она, конечно, хорошая, но что ей за удовольствие смотреть на бухалово, на малознакомого Костю, на малознакомых дружков... Олег только башкой мотает: мол, мы с ней давно договаривались майские провести вместе. “Ну ладно. Дело ваше”. И Никита всерьез расстроился, лишь когда компания развалилась перед поездкой — всегда так, один то, другой сё… Тронулись неуютной тройкой: Никита и Олег со своей благоверной.

Утро. На первый лодыгинский автобус. Время есть в запасе — и они пошли в парк. На улицах еще никого... Скоро город наполнится воем цистерн, поливающих — прибивающих — обочины, пахуче-невыносимо, и внеземным звуком троллейбусов.

Никита был не в настроении, а потому в ударе — шутил, сыпал соло остротами такой пробы, какая только из тайного бешенства и выплавляется. И чем больше Олег с подругой катались от его непрерывных хохм, чем железнее становились эти роли шута и публики, тем больше третьим — третьим лишним — чувствовал себя Никита, тем злее и отчаяннее острил.

— О! Погреемся?

Вечный огонь полоскался на пересечении аллей в серой (и заплеванной) звезде, с утробным гулом горелки... Подошли. Потянули руки, осторожно: пламя виляло. Десять героев войны, погребенных здесь, смотрели с барельефа слишком условными лицами, их могила тоже казалась условной и — даже в такой глухой и гулкий час — унизительно нестрашной. Бездумно грели руки — до какой-то лихорадочности в коже.

В звенящем молчании, напряжении парк стоял замерший, словно набравший полные легкие воздуха. Аттракционы застыли кто как, обнажив слишком взрослые, по-советски капитальные механизмы, круги-шестерни. Казалось, сейчас все лопнет в этой жуткой тишине, в напряженных позах люлек-зайчиков-вагончиков, хотелось уйти, — и ребята заспешили обратно на остановку.

А там хоть один человек. Толстая тетка с баулами ждала лодыгинского рейса и заметно им обрадовалась.

— А кто у вас там? — Она увидела гитару и издала сочувственный звук. — Кто-то молодой, да?

— Друг. — Олег не хотел распространяться...

Гитара — вообще отдельный разговор. Возникла она в последний момент, буквально за день до поездки. Точнее, так. Гитара была у Олега всегда. Ничем особо не выделяясь “тактико-технически”, немолодая семиструнка, чисто внешне она смотрелась куда благородней всех своих типовых сестер, желторотых, “с подпылом”. Олегова гитара, и это очень выдавало в ней восьмидесятые, была покрашена теоретически в черно-белый, на деле же куда мягче — в кофейный и слоновой кости, как шахматы, как классические, оплавленных форм, послевоенные машины. Это легкое пижонство, чем-то родственное... мокасинам? — было очаровательно.

И вот накануне звонит Никита:

— Слышь, я тут подумал... Надо бы Костярину привезти гитару.

Костя действительно любил и умел играть, горлан-главарь прогорклых от дыма тусовок, но свою он расколол за полгода до... Все собирался наконец приобрести себе новую.

— Ну, пошли тогда купим. Какие проблемы.

Проблемы, однако же, были. Найти свободные шестьсот рублей за день, еще и накануне праздников, оказалось задачей невыполнимой.

— Может, твою привезем? Пока...

Тоскливо сжалось сердце.

Олег да и Никита понимали цену этому “пока”.