Отстаивать культуру языка, культуру издания, художество, прививать вкус — надо. Вспомните, скольким прозаикам и поэтам — настоящим писателям, а не халтурщикам! — отворили мы двери в литературу и помогли утвердиться в ней!..” Кто умный, пусть объяснит, чего тут больше — народолюбия, благородной „привычки к труду” или влюбленной верности поэзии.
Но лучше обойтись без подобных „аналитических” опытов, признав очевидное — единство того духовного строя, о котором словами Габбе говорит Чуковская. И совсем не случайно осознание своего долга перед народом нынешнее „культурное сообщество” утрачивало на протяжении последних, пожалуй, тридцати лет вместе с „блудом труда” и коленопреклоненным отношением к искусству и художнику. (Либо подменило эти чувства их полупародийными аналогами. Потому и „гражданствование” наше приросло специфическими чертами.)
Но это уже совсем не про Лидию Корнеевну, которая до конца оставалась „представительницей декабристов и Герцена” (из дарственной надписи Б. Пастернака — Л. Чуковской. —
П. К.
), дочерью своего отца (перечитайте или прочтите „Памяти детства”, благо переиздана эта книга „Временем”!), „органическим явлением” в „организованном мире””.
Вера Павлова.
Стихи. — “Арион”, 2007, № 1
<http://www. arion.ru>.
Ты филолог, я логофил,
мне страшна твоя потебня.
Можешь по составу чернил
воскресить из мертвых меня?
Для чего в тетради простой
прописи выводит рука,
если из любой запятой
не выводится ДНК?
Вадим Перельмутер.
Мастерство Чуковского. — “Арион”, 2007, № 1.
Редкое для юбилейных чуковских дней исследование о
поэзии
К. Ч.
“Поздняя, итоговая его книга о Некрасове все же снабжена „поправками на время”, пусть и необходимыми для того, чтобы издана была
здесь и сейчас,
то бишь в Советском Союзе в пятьдесят втором. Однако важнейшая для автора мысль сохранена:
революционное содержание
помешало абсолютному большинству современников — и потомков — увидеть не
что
написано, а
как,
обратить внимание на
мастерство
.
Так произошло и с Чуковским, разница лишь в том, что содержание его поэзии было
детским
”.
Инна Ростовцева.
Возвращенный Блажеевский. — “Зарубежные записки”, Германия, № 4 (8)
<http://magazines.russ.ru/zz>.
“К концу жизни поэта его прибыток ощутимо нарастает. Ю. Кублановский справедливо замечает, что поэзия Блажеевского стояла на пороге какого-то нового и многообещающего качества, и приводит в пример действительно прекрасный „набросок” серого московского денька в серый час сумерек: „Сколько в округе сырого / Сурика, сколько олова / Оплавило фонари!.. / Как на портрете Серова, / Сумерки, словно Ермолова, / Возникли в проеме двери”.
Но автор предисловия не досказывает, что это было за обещание и чего. Попытаемся досказать.
Животворящая природа приоткрывает двери в трагизм человеческой жизни. Ермолова — символ трагедии, но маски театра — отброшены, остаются в прежних набросках. Блажеевский как бы выходит из собственной „тени” — и проявляется как поэт философского, экзистенциального толка. На первый план выходит напряженное размышление о главном и сущем — о жизни и смерти, о том, как встретить „крайний срок для жизни, для судьбы, для лихолетья”. Трагизм восприятия бытия человека усиливается за счет особой, удивительной, врожденной зоркости, которая сродни зоркости зверолова: „И боль, как пес, присела у ноги. / И вместе мы выслеживаем Слово”.
Слово, выслеженное болью души, приобретает отчетливость нравственных смыслов, а начало лирического стиха — эпическую мощь зачина, заставляющую вспомнить тютчевское: <...> „Есть час…”, „Блажен, кто посетил сей мир…”.
Поэт прозревает себя глубоко живущим именно в этой традиции — он в той „очереди”, в которой рано или поздно оказывается „мыслящий тростник”, и находит свой, мужественный словарь века ХХ для выражения трагизма мира „в его минуты роковые” (он стал еще страшнее в сравнении с тютчевским): „<…> и у Бога / Бессмысленно просить за мир, увы, / Людей, исчезнувших из обихода / Без суеты и горестной молвы / В той очереди серой, как пехота, / Где ты стоишь, придвинувшись уже / К самой решетке, за которой бездна / Ревет, как зверь — в подземном гараже, / И просьба о пощаде бесполезна…”
Во времена советской литературы эти стихи были бы признаны пессимистическими, возможно, их даже не напечатали бы. Сегодня — напечатали, но, возможно, они останутся без сочувствия понимания с нашей стороны”.
Виктор Тополянский.
Год 1921-й. Покарание голодом. — “Континент”, 2006, № 4 (130).
Подробное исследование циничного большевистского
проекта
с большим привлечением документов. Особо — об уничтожении Комитета по помощи голодающим.
Эдуард Успенский.
Карлсон — это глюк? Беседовал Александр Шаталов.
— “Огонек”, 2007. № 11.
“<...>
— Вы ведь защищали переделкинский дом-музей Чуковского?
— Музей Чуковского отбивало много людей. Вот один эпизод. Я написал письмо Георгию Маркову, председателю Союза писателей СССР, о том, что музей надо сохранить. Он мне ответил: „Уважаемый Эдуард Николаевич, у нас много писателей в Переделкине. Если каждому делать музей, то это будет очень накладно. Мы сделаем общий музей для всех писателей”. Приходится ему отвечать: „Уважаемый Георгий Мокеевич, Вы ошибаетесь, только могилы бывают братскими, музеев братских не бывает, и о многих писателях, которые живут в Переделкине, забывают в тот же момент, как они покидают свои руководящие посты”. Больше он мне не писал. <…>
— У ваших книг бывают продолжения?
— Я написал смешную книгу „Бизнес Крокодила Гены”. „Крокодил Гена лежал десять лет у бассейна, ему в бассейн бросали денежки, и за десять лет набралось 10 тысяч долларов, а живет он в городе Простоквашинске” — так начинается книга. И вот вопрос: что делать с этими деньгами? Старуха Шапокляк предлагает их закопать в известном ей месте. Кто-то советует положить деньги в банк и получать с них проценты. А еще можно купить недорогого Рембрандта. Он звонит в Голландию и спрашивает, сколько стоит недорогой Рембрандт… В книге объясняется, что такое патент, кредитная карта… Многие юные бизнесмены могут начинать осваивать бизнес именно с этой книжки <…>”.
Елена Шварц.
Говорят лауреаты “Знамени”. — “Знамя”, 2007, № 3
<http://magazines.russ.ru/znamia>.
Из выступления по случаю получения премии журнала по итогам 2006 года:
“<…> Аполлон Григорьев, будучи совсем маленьким, заступался за любимых крепостных, когда отец собирался их