и теперь не согласен, мы просто люди. Обыкновенные люди <…>”.

Елена Супранова. Незапланированная жизнь. Рассказ. — “Звезда”, 2007, № 4.

“Незапланированная Колина жизнь началась в 1959 году. После неудачной попытки покончить с ней Шурка Иванцова махнула рукой на прущий живот и зажила своей обычной жизнью. Она не хотела ребенка, поэтому и не ждала его, не придумывала ему имени, не гадала срок появления мальца на свет; ее совсем не тянуло ни на кислое, ни на солененькое. Она продолжала работать в полную свою силушку до последнего дня, надеясь, что скинет плод и останется „чистой”. Так уже было не один раз. Дети от тяжелой материнской работы слабо просились на бел свет и появлялись в муках невыношенными, с неразвитыми ручками, без ноготков, с перекошенными личиками.

Рожать она уползала куда-нибудь в подвал строящегося дома, если это случалось на работе днем, или дети ее нарождались в заброшенной бытовке, если схватки заставали ее к концу смены. Появившиеся детки жили недолго: кто — час, кто — два, некоторые умирали сразу, даже не пискнув. Шурка мелко крестила их лобики, целовала в плечико и увозила утренней электричкой подальше в пригород. Долго шла лесной дорожкой до знакомого овражка, заросшего молодым березняком, копала рыжую глину и устраивала последнее пристанище очередному своему греху. После, оглянувшись пару раз на овражек, уходила от детей снова к грешной своей жизни. <…>”

Прямо скажем, невеселый у нас нынче выходит обзор. В финале этой вещи все-таки пахнёт катарсисом.

Виталий Шенталинский. Расстрельные списки. — “Звезда”, 2007, № 4.

“<…> Есть свидетельства, что они, судьи, не только не разъясняли подсудимому его права и не выслушивали его показания, — не было времени ни для зачтения полностью обвинительного заключения, ни для ритуального „суд удаляется на совещание”, ни для написания там приговора. Он заготавливался заранее и даже не оглашался — во избежание истерики и лишних хлопот! Председатель говорил: „Приговор вам будет объявлен” — и осужденного уводили, и до последней минуты он не знал, что его ожидает. Приговор оглашали уже перед казнью.

В Лефортове и разыгрался этот очередной судебный фарс, вечером 15 июля.

Подсудимых вызывали по одному. Судя по протоколу, дело каждого заняло у судебной тройки с неизменным коренником, армвоенюристом В. В. Ульрихом, ровно по 20 минут (к примеру, время Павла Васильева — 19.20 — 19.40) и состояло только в том, чтобы соблюсти формальности: „удостоверить личность” — немудрено и перепутать! — зачитать скороговоркой суть обвинения, спросить, признает ли узник себя виновным, и дать последнее слово.

Все подсудимые — и Карпов, и Макаров, и оба Васильевы, Павел и Иван, — виновными себя признали, показания, данные ими на следствии, подтвердили.

Их расстреляли в той же Лефортовской тюрьме, поскольку приговор следовало приводить в исполнение немедленно. После полуночи. По календарю было уже 16 июля. Как именно все произошло, успели ли они проститься, перекинуться словом или взглядом, этого мы никогда не узнаем. Палачи вымерли, а случайных свидетелей быть не могло. Давать простор воображению здесь неуместно.

Как вспоминал военный прокурор Н. П. Афанасьев, Ежов приказал оборудовать в Лефортовской тюрьме особое помещение для расстрела — это было старое приземистое здание с толстыми стенами в глубине двора. Первая комната — что-то вроде „приемной”. Здесь Афанасьев в последний раз видел Ежова, чтобы выполнить свою формальную миссию — удостоверить личность бывшего наркома перед расстрелом. И вторая комната… Именно там, где были расстреляны Ежовым сотни людей, нашел смерть и он сам.

Мало кто из палачей, доживших до наших дней, согласились раскрыть рот и, под условием не называть фамилий, поведали хоть что-то о своей редкой профессии. Говорят, приговоренные к смерти часто менялись внешне до неузнаваемости, седели на глазах. Многие впадали в истерику, бредили наяву. Иные умирали до исполнения приговора — от разрыва сердца. Редко кто пытался сопротивляться — таких сбивали с ног, скручивали руки, надевали наручники.

Палачи жили как нелюди. Приходилось приводить в исполнение по много приговоров в день. Стреляли из револьвера „наган” почти в упор, в затылок, возле левого уха. Наганы раскалялись, обжигали — тогда их меняли, целый ящик был наготове. На руках — резиновые перчатки, на груди — фартук.

Стресс снимали водкой — положено по инструкции. Сознание затуманивалось, нагоняли на себя злобу, представляя, что перед ними и впрямь злейшие преступники, враги. Многие спивались, повреждались в уме. Но были и такие, кто прожил долго, в чинах, почете, довольстве и гордости за свой тяжкий труд во славу Родины. <…>”

Составитель Павел Крючков.

(обратно)

SUMMARY

This issue publishes “The Local” — a tale by Vasilina Orlova, “The Bee-keeper Brothers” — stories by Roman Solntsev, “Meganom” — a story by Oleg Zobern, “In Short” — a collection of short stories by Linor Goralik, as well as “Letters by Count Ch. to his Son” — a play for reading by Konstantin Kostenko.

The poetry section of this issue is made up of the new poems by Grigory Kruzhkov, Aleksandr Timofeyevsky, Anna Sayed-Shakh, Aleksey Alyokhin and Andrey Grishayev.

The sectional offerings are as following:

Time and Morals: “Lexicography Neurosis: a Dictionary as a Way to Talk” — an article by Maksim Krongaus.

Comments: “A Dictionary as a Literary Genre” — an article by Alla Latynina.

Both the articles highlight modern literary works composed in the form of a dictionary.

Literary Critique: “Salieri and Mozart” — Irina Surat discusses the best known piece of Aleksandr Pushkin’s “little tragedies” and the myth of Mozart’s murder reproduced in it.

(обратно)