говорим: а давайте-ка вскроем вот эти ящички и посмотрим, что в них находится. И он спросит: на каком основании? Ах, только потому, что вам что-то показалось. А вот мне ничего не кажется, потому что я их уже проверил и перепроверять самого себя не буду. И ты никогда не узнаешь: действительно ли он что-то там проверил, или ему дали на лапу, чтоб не проверял. А если там оружие, то уж на лапу точно дали, и ничем ты его с места не шевельнешь.

— О, времена, о, нравы.

— С трудов праведных не наживешь палат каменных.

— Вылет во сколько?

— В час двадцать.

— Время они определили?

— Да.

— Что до Уренгоя, что до Чечни — где-то вокруг четырех часов. Ночь.

— Да.

— Все равно ни о чем не говорит.

— Нет. Так что, берешься?

— У меня нет выбора… — повторил Останин.

Кедров выдвинул ящик стола, вытащил из него обернутую банковским бандажом пачку пятидесятитысячных купюр.

— Даже так? — сказал Николай.

— Даже.

Он взял пачку и, не вскрывая, сунул ее в карман.

— Вряд ли из тебя получится что-нибудь путное. Ни один капиталист не стал бы рисковать и платить за еще не выполненную работу.

— Я рискну, — сказал Кедров.

Он еще раз залез в ящик и вынул газетный сверток. Тот глухо стукнул по столу. Кедров двинул его к Николаю.

— А это что?

— ТТ…

Он жестко, чуть прищурившись, взглянул в глаза Останину. Последняя точка.

— Дело начинает пованивать, — сказал Николай, и в его лице на секунду промелькнуло напряжение. Это уже были не шутки. Разговор, даже самый что ни на, — одно. Пушка — совсем другое. — Чей?

— Не мой.

— Зачем?

— Чем бес не шутит. Такой организм, — он окинул взглядом обширную фигуру Останина с головы до ног, — не хотелось бы, чтоб разукомплектовали.

— А мне не хотелось бы связываться с законом.

— Отчета не потребуют. А форточка в самолете всегда под рукой.

— Круто. — Он все еще не притрагивался к пистолету. — А может, поговорить с оружейниками?

— Не дадут. Частная лавочка. И не в том дело. За тобой могут следить. Черт. Не хотелось мне во все это ввязываться. Но если тут все чисто — и в трубу вылетать не хочется. Такие предложения делают не каждый день.

Останин взял пистолет, проверил предохранитель, обойму, застегнул кобуру и сунул сверток во второй карман.

2

…Один из вежливых господ сказал Кедрову:

— За рейс мы вам хорошо платим?

— Да.

— Вот вам еще пять миллионов — специально для командира. Желательно, чтобы им был Останин. Договоритесь, чтоб дверь кабины в полете не закрывалась.

Нужно быть круглым идиотом, чтобы не понять: самолет пойдет не туда, куда планируется вылет, — в кабину войдут и укажут новый маршрут. Но какое до этого дело ему, Кедрову? Никакого. А если они еще подбрасывают пять миллионов Останину — чего ж лучше?!

…Спустя некоторое время приходит третий не менее вежливый и элегантно одетый господин.

— Мы переведем на ваш счет двадцать миллионов, если этот рейс состоится точно по плану.

— Что вы имеете в виду?

— Возможно, самолет попытаются захватить в воздухе и направить в другую точку. Это необходимо предотвратить.

— И как это сделать?

— Предупредить и вооружить командира.

По двадцать миллионов на каждом перекрестке, конечно, не валяются. И все же.

— А если я этого не сделаю?

— Сделаете.

Сталь в глазах и голосе? Смерть — вот что в них. Холодная, равнодушная смерть. И каким бы смелым и решительным бывший комэск Кедров ни был, он слишком хорошо понял, что таким господам вопросов не задают. Он молча взял протянутый ему «ТТ».

Когда Останин вышел, Кедров откинулся на спинку стула и немного расслабился.

— А что я мог еще сделать?! — спросил он себя со злобой. — Что?

Возможно, он подставил хорошего человека, который этого не заслуживает. Приговорил? Да откуда ему, Кедрову, знать, если он сам ничего не понимает в этой чертовой головоломке. Ему нужно, чтоб самолет взлетел. Остальное его не касается.

Конечно, он не был настолько наивным, чтобы ничего не видеть и не слышать И не ему первому пришла в голову мысль, что на развале империи можно нажиться ничуть не хуже, а даже лучше, чем на ее создании. На создание все-таки нужно затрачивать какие-то материалы, а это хочешь не хочешь уменьшает твой куш. На развале же нужно всего лишь тащить то, что плохо лежит. Или специально плохо положено. Не только «ваучеризация и приватизация», которые, с его точки зрения, обернулись самым гнуснейшим и наглым ограблением народа за всю историю человечества.

Война в Чечне для оборотистых дельцов как с одной, так и с другой стороны стала поистине золотой жилой. В Чечню шли колоссальные средства — якобы на восстановление разрушенного, на помощь пострадавшим и беженцам, на содержание армии. Гигантские суммы из них разворовывались, изымались при ограблении банков, касс, предприятий, исчезали неизвестно где по пути при перечислении. На них покупалось оружие, продовольствие, обмундирование, продавалось втридорога, вырученные суммы снова пускались в оборот.

Война была невыгодна ни русским, ни чеченцам, невыгодна солдатам с обеих сторон, которые клали головы в боях. Одни — за независимость, другие — во исполнение долга. Но она была выгодна тем, кто стоял в тени и сколачивал на ней огромные состояния. Состояния, об источниках которых никто и никогда не заикнется после того, как вся эта заваруха так или иначе кончится. Как — их совершенно не интересует. Они твердо знают, что в любом случае внакладе не останутся.

Кедров хорошо понимал, что сам он во всей этой игре просто мелкая сошка. Содержатель крохотной ямской избы — вот он кто. Но это отнюдь не означало, что он и впредь согласен довольствоваться такой ролью. Если пирог рвут все, кому не лень, он тоже намерен отхватить соответствующий кусок.

Вокруг этого рейса с самого начала было слишком много ажиотажа и немалое число характерных лиц, чтобы все это не навело на размышления. Поразмыслив же, Кедров пришел к выводу, что дело, скорее всего, связано с контрабандой оружия. Судя по всему, одной группировке нужно, чтобы оружие куда-то попало, а другой — чтобы оно никогда и никуда не попало. Испарилось, Вместе с самолетом и экипажем.

Но платили и те, и другие. А ему и его нарождающейся фирме нужны деньги. И он не несет никакой ответственности за арендованный самолет, если тот исчезнет по не зависящим от фирмы причинам. Нечего мудрить. Останину сказано достаточно. Каждый играет свою игру…

Боковая дверь из соседнего кабинета открылась без щелчка: она все время была приоткрыта. В проеме показался среднего роста мужчина в тройке, лет сорока четырех-пяти, с