- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (31) »
болел?
— На Ангаре, однако… А коряга…
Но Стёпа не успел ответить. Дверь открылась, в проёме стояли тётя Вера и бабушка.
Пока растерявшиеся от неожиданности взрослые приходили в себя, Наташа взяла Стёпу за руку и мягко сказала, переступая порог:
— Он на лифте катался… Мы вместе катались… Там, где он живёт, нет ведь таких высоких домов… Там маленькие дома…
— Стёпа! — только теперь выкрикнула тётя Вера, хватаясь за сердце. Она увела его к себе и, посадив на колени, обняла. — Боже мой… Что могло быть! Наташенька, спасибо тебе, родная…
Наташа стояла рядом с бабушкой и молча кивала головой, давая знать, что принимает благодарность.
Когда все успокоились, Стёпа достал из шкафа мешочек с кедровыми орехами и подошёл к Наташе.
— Вот, привезли маленько… — сказал он, смущаясь. — Сам собирал, однако… Бери.
— Спасибо, Стёпа, — ответила Наташа и увела его к себе, чтобы послушать, как он тонул в реке Ангаре.
Павел Григорьевич Кузьмин возвращается с прогулки, вешает шляпу, поправляет её и, сев за стол, зовёт: — Игорёк! Его внук Игорь, который смотрел в соседней комнате телевизор, входит и жмурится от яркого света. — Что показывают, Игорёк? — спрашивает Павел Григорьевич, откашливаясь. — «Танцующий пират», дедушка. — «Танцующий»… Хочешь посмотреть танцующего или можешь мне помочь? — Могу… — нетвёрдо говорит внук. — Ну хорошо, иди смотри, а когда кончишь — займёмся. Бумагу только приготовь. Через полчаса Игорёк освобождается. Когда он входит в столовую, дедушка уже сидит за столом и перебирает пожелтевшие от времени, истёртые на сгибах листки, кое-где подклеенные папиросной бумагой. — Пиши, — говорит Павел Григорьевич, — только без помарок и поаккуратней. — А ты, дедушка? — спрашивает Игорёк, которому совсем не хочется заниматься писаниной. — Руки дрожат… Дедушке идёт восьмой десяток. У него давно дрожат руки, и ходит он мелкими шажками, но, видно, теперь ему стало ещё хуже. Жалко дедушку… Родители любят Игорька, но как-то получается так, что они часто забывают о нём. Дедушка всегда помнит… — Таня, — обращался Павел Григорьевич к матери Игорька, своей дочери, — ботинки у Игоря того… Чинить надо. — Уже?! Просто не напасёшься! Пусть поносит жёлтые, а эти Ксюша снесёт в ремонт… Ксюша! Ксюша! — Подожди звать Ксюшу. Жёлтые я давно в мастерскую сдал. Ему нужно купить новые. Игорьку покупали новые ботинки. Когда сын в чём-то оказывался виноватым, родители принимались его воспитывать с такой энергией и так поспешно, что становилось ясно — до этого печального случая они были не очень внимательны к нему. — Игорь, ты не пойдёшь в кино! — объявляла мать. — Не будешь смотреть телевизор! — Ни на какую экскурсию мы тебя не возьмём! — отменял отец свое прежнее решение отправиться с Игорем на лодке по Клязьме. — Велосипед не купим! Покажи-ка мне дневник, все отметки. Там у тебя двойка была. За что? Когда получил? Дедушка давал родителям возможность выговориться, потом находил предлог, приглашал мать Игоря и его отца к себе в комнату. Через полчаса они возвращались, не глядя друг на друга. Походив вокруг Игоря, кто-нибудь из них произносил: — Чтоб это было в последний раз, Игорь! В последний! Они уходили, и Игорёк оставался один со своими мыслями. Нет, дедушка не появлялся и не утешал его. Но Игорёк знал, что он за него, думает о нём, любит больше всех и не показывается сейчас потому, что хочет оставить внука одного. Пройдёт день, другой, третий, и где-нибудь на прогулке дедушка скажет: — Нехорошо это ты, Игорь, сделал. Не по-человечески. И всё… До чего было страшно потерять доверие и любовь такого человека! А просьбу дедушки надо выполнить как можно лучше. …Игорёк берёт ручку, макает её в чернильницу и ждёт, что скажет дедушка. Павел Григорьевич, назвав город, диктует: — «Областному комитету Коммунистической партии Советского Союза. Дорогие товарищи!» Это с новой строчки, а в конце знак восклицания. «Дорогие товарищи!» Написал? — Сейчас… Написал… — отзывается Игорёк. — Дальше. «В сентябре этого года исполняется пятьдесят лет со дня организации в нашем городе большевистской организации…» Нет, так напиши: «создания организации»… — Дедушка, а зачем это писать? — спрашивает Игорёк. — Они же сами знают. — Не уверен… Город горел и в гражданскую, и теперь, в отечественную. Документов может и не быть. А из людей, которые тогда рабочий класс сплачивали, я один остался. Кто погиб, кто поумирал… Годы! Если знают — за напоминание не обидятся, не знают — поблагодарят. Пиши. Игорёк пишет. Но вдруг, осознав важность поручения, поднимается и, сев поудобнее, поправляет закатанные рукава рубашки, снимает с пера соринку и пишет, тщательно выводя буквы. Дедушка диктует, как и когда в городе зародилась большевистская организация и кто был первыми её членами, напоминает годы важнейших событий из её истории: стачек, забастовок, вооружённых восстаний, арестов и ссылок её активных деятелей… Игорёк пишет и мысленно слышит звон цепей, в которые заковали арестованных большевиков, треск ружей и пистолетов восставшего пролетариата, во время баррикадных боёв сражавшегося с царскими войсками, пение «Смело, товарищи, в ногу» и «Интернационала» на грандиозных демонстрациях рабочих заводов и фабрик… Слышит он сухой треск выстрелов, цокот подков по булыжнику мостовой: это полицейские — пешие и конные — разгоняют демонстрантов. Чудятся ему шпики в чёрных очках и с поднятыми воротниками. Шпики выныривают из подворотен, из подъездов и выслеживают революционеров… Рабочие в тёмном углу цеха открывают какой-то ящик и достают оттуда оружие — пистолеты и бомбы… Видит он сибирские снега и как по этим снегам бежит человек. За человеком погоня — полицейские, жандармы, шпионы, но никто из них не может догнать революционера: местное население прячет его в сарае, закапывает в сено. Так и сбежал большевик из ссылки… Это были люди, перед которыми нужно снимать шапку, и один из них — его дедушка. Вот он сидит против него — голову подпёр рукой, задумался, и всё, что было много лет назад, вновь, наверное, проходит перед его глазами… — Кончил? — спрашивает Павел Григорьевич, поднимая голову. — Кончил, дедушка. — Половина одиннадцатого, — говорит Павел Григорьевич, посмотрев на свои серебряные часы с крышкой. — Засиделись, однако…
Рубашка в полосочку
Павел Григорьевич Кузьмин возвращается с прогулки, вешает шляпу, поправляет её и, сев за стол, зовёт: — Игорёк! Его внук Игорь, который смотрел в соседней комнате телевизор, входит и жмурится от яркого света. — Что показывают, Игорёк? — спрашивает Павел Григорьевич, откашливаясь. — «Танцующий пират», дедушка. — «Танцующий»… Хочешь посмотреть танцующего или можешь мне помочь? — Могу… — нетвёрдо говорит внук. — Ну хорошо, иди смотри, а когда кончишь — займёмся. Бумагу только приготовь. Через полчаса Игорёк освобождается. Когда он входит в столовую, дедушка уже сидит за столом и перебирает пожелтевшие от времени, истёртые на сгибах листки, кое-где подклеенные папиросной бумагой. — Пиши, — говорит Павел Григорьевич, — только без помарок и поаккуратней. — А ты, дедушка? — спрашивает Игорёк, которому совсем не хочется заниматься писаниной. — Руки дрожат… Дедушке идёт восьмой десяток. У него давно дрожат руки, и ходит он мелкими шажками, но, видно, теперь ему стало ещё хуже. Жалко дедушку… Родители любят Игорька, но как-то получается так, что они часто забывают о нём. Дедушка всегда помнит… — Таня, — обращался Павел Григорьевич к матери Игорька, своей дочери, — ботинки у Игоря того… Чинить надо. — Уже?! Просто не напасёшься! Пусть поносит жёлтые, а эти Ксюша снесёт в ремонт… Ксюша! Ксюша! — Подожди звать Ксюшу. Жёлтые я давно в мастерскую сдал. Ему нужно купить новые. Игорьку покупали новые ботинки. Когда сын в чём-то оказывался виноватым, родители принимались его воспитывать с такой энергией и так поспешно, что становилось ясно — до этого печального случая они были не очень внимательны к нему. — Игорь, ты не пойдёшь в кино! — объявляла мать. — Не будешь смотреть телевизор! — Ни на какую экскурсию мы тебя не возьмём! — отменял отец свое прежнее решение отправиться с Игорем на лодке по Клязьме. — Велосипед не купим! Покажи-ка мне дневник, все отметки. Там у тебя двойка была. За что? Когда получил? Дедушка давал родителям возможность выговориться, потом находил предлог, приглашал мать Игоря и его отца к себе в комнату. Через полчаса они возвращались, не глядя друг на друга. Походив вокруг Игоря, кто-нибудь из них произносил: — Чтоб это было в последний раз, Игорь! В последний! Они уходили, и Игорёк оставался один со своими мыслями. Нет, дедушка не появлялся и не утешал его. Но Игорёк знал, что он за него, думает о нём, любит больше всех и не показывается сейчас потому, что хочет оставить внука одного. Пройдёт день, другой, третий, и где-нибудь на прогулке дедушка скажет: — Нехорошо это ты, Игорь, сделал. Не по-человечески. И всё… До чего было страшно потерять доверие и любовь такого человека! А просьбу дедушки надо выполнить как можно лучше. …Игорёк берёт ручку, макает её в чернильницу и ждёт, что скажет дедушка. Павел Григорьевич, назвав город, диктует: — «Областному комитету Коммунистической партии Советского Союза. Дорогие товарищи!» Это с новой строчки, а в конце знак восклицания. «Дорогие товарищи!» Написал? — Сейчас… Написал… — отзывается Игорёк. — Дальше. «В сентябре этого года исполняется пятьдесят лет со дня организации в нашем городе большевистской организации…» Нет, так напиши: «создания организации»… — Дедушка, а зачем это писать? — спрашивает Игорёк. — Они же сами знают. — Не уверен… Город горел и в гражданскую, и теперь, в отечественную. Документов может и не быть. А из людей, которые тогда рабочий класс сплачивали, я один остался. Кто погиб, кто поумирал… Годы! Если знают — за напоминание не обидятся, не знают — поблагодарят. Пиши. Игорёк пишет. Но вдруг, осознав важность поручения, поднимается и, сев поудобнее, поправляет закатанные рукава рубашки, снимает с пера соринку и пишет, тщательно выводя буквы. Дедушка диктует, как и когда в городе зародилась большевистская организация и кто был первыми её членами, напоминает годы важнейших событий из её истории: стачек, забастовок, вооружённых восстаний, арестов и ссылок её активных деятелей… Игорёк пишет и мысленно слышит звон цепей, в которые заковали арестованных большевиков, треск ружей и пистолетов восставшего пролетариата, во время баррикадных боёв сражавшегося с царскими войсками, пение «Смело, товарищи, в ногу» и «Интернационала» на грандиозных демонстрациях рабочих заводов и фабрик… Слышит он сухой треск выстрелов, цокот подков по булыжнику мостовой: это полицейские — пешие и конные — разгоняют демонстрантов. Чудятся ему шпики в чёрных очках и с поднятыми воротниками. Шпики выныривают из подворотен, из подъездов и выслеживают революционеров… Рабочие в тёмном углу цеха открывают какой-то ящик и достают оттуда оружие — пистолеты и бомбы… Видит он сибирские снега и как по этим снегам бежит человек. За человеком погоня — полицейские, жандармы, шпионы, но никто из них не может догнать революционера: местное население прячет его в сарае, закапывает в сено. Так и сбежал большевик из ссылки… Это были люди, перед которыми нужно снимать шапку, и один из них — его дедушка. Вот он сидит против него — голову подпёр рукой, задумался, и всё, что было много лет назад, вновь, наверное, проходит перед его глазами… — Кончил? — спрашивает Павел Григорьевич, поднимая голову. — Кончил, дедушка. — Половина одиннадцатого, — говорит Павел Григорьевич, посмотрев на свои серебряные часы с крышкой. — Засиделись, однако…
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (31) »