вечер ему попался пассажир, ехавший на экзамен, и Нэш с ним разговорился и захотел тоже попробовать. Человек тот провалился на экзамене, а Нэш получил самый высокий в том году балл, и неожиданно ему предложили работу, о какой он думал разве что года в четыре. Когда он позвонил и всё рассказал Донне, та над ним посмеялась, однако Нэш не отказался от предложения, решив для начала по крайней мере закончить курсы. Выбор он сделал, конечно, странный, но, как выяснилось, работа его захватывала целиком, и Нэш был от этого счастлив, больше не задаваясь вопросом зачем и почему. Еще месяца два назад, если бы ему кто-то сказал, что он захочет уволиться, Нэш не поверил бы, но то было давно, тогда земля еще не разверзлась под ним, не поглотила все целиком, и жизнь его еще не превратилась в мыльную оперу. Видимо, наступила пора в ней что-то менять. На счету в банке у Нэша лежало больше шестидесяти тысяч, и, похоже, нужно было их пустить в ход.

Капитану он сказал, что переезжает в Миннесоту. Звучало вполне правдоподобно, а Нэш еще и постарался придать большей убедительности, приврав про письмо от друга своего зятя с предложением войти в долю (у того хозяйственный магазин), и, кроме того, сказал он, там будет лучше для дочери. Капитан поверил этой галиматье, но все равно назвал скотиной.

— Это все твоя вертихвостка, — сказал капитан. — С тех пор как она сбежала, у тебя, Нэш, крыша поехала. Смех да и только. Чтобы такой парень с ума сходил из-за чьей-то юбки. Возьми себя в руки, приятель. Забудь ты про магазин и занимайся делом.

— Прошу прощения, капитан, но я принял решение.

— Принял решение? Чем ты его принял? Я о том и толкую, что у тебя с головой не в порядке.

— Вам просто завидно, вот и все. Сами бы, наверное, правую руку отдали, только бы оказаться на моем месте.

— В Миннесоте в хозяйственной лавке? Да пошел ты! Делать мне нечего, конечно, только вот все сейчас бросить и двинуть туда, где снег девять месяцев в году.

— Ладно, будете проезжать мимо — заглядывайте. Продам вам какую-нибудь отвертку.

— Тогда уж лучше молоток, Нэш. Чтобы дать тебе по башке, вколотить хоть немного ума.

Когда первый шаг был сделан, пройти весь путь до конца оказалось не так и трудно. Пять дней Нэш приводил в порядок дела — позвонил хозяину дома и сказал, чтобы тот подыскивал себе нового жильца, отослал мебель в Армию спасения, расторг договоры на газ, электричество и телефон. Все это он делал со злостью и с какой-то бесшабашной радостью, которая, впрочем, потом даже в сравнение не шла с тем наслаждением, с каким он принялся выбрасывать вещи. Весь первый вечер он занимался тем, что собирал по дому и засовывал в мусорные мешки оставшийся после Терезы хлам — методично, будто бы совершая обряд очищения одновременно с похоронами всего, на чем лежала печать ее прикосновений. Начал он с ее комнаты, со стенного шкафа, где еще висели ее блузки, платья и пиджаки, выбросил из комода чулки, белье и украшения, вытряхнул помаду и кремы, вытащил из альбома все ее фотографии, а потом прошелся по полкам, снимая ее книги, ее пластинки, ее будильник, ее журналы мод, ее письма. Таким образом, как говорится, лед был сломан, и на следующий день, когда Нэш взялся за свои вещи, прошлое уже отступило назад, превратившись в груду ненужного хлама, место которому на помойке. Вся кухонная утварь целиком и полностью отправилась в Южный Бостон в ночлежку для бездомных. Книги он подарил старшекласснице из соседней квартиры, бейсбольную перчатку — мальчишке из дома напротив, а коллекцию пластинок отвез в комиссионку в Кембридж. Расставание далось не без боли, но он ей почти радовался, ему казалось, будто это боль благородная, и чем надежней он оборвет связи с прошлым, тем для него же лучше. Чувствовал он себя примерно так же, как человек, набравшийся мужества выстрелить себе в лоб, с той лишь разницей, что этот «выстрел» обещал не смерть, а жизнь, открывая перед ним новые горизонты.

От пианино он решил тоже избавиться, но тянул до последнего. Это был «Болдуин», который ему купила мать в подарок на день рождения, когда Нэшу исполнилось тринадцать лет, и он, зная тогда, как трудно ей было скопить столько денег, потом был всю жизнь за него благодарен. Нэш вполне реалистично оценивал свои исполнительские таланты, но раза два-три в неделю на часок садился за инструмент, переигрывая пьесы, знакомые с детства. Музыка всегда ему помогала прийти в себя, взять себя в руки, будто бы благодаря ей он начинал лучше понимать и мир с его невидимым распорядком вещей, и свое в нем место. Теперь, когда дом стоял пустой и можно было ехать, Нэш задержался еще на два дня, устроив напоследок прощальный концерт для голых стен. Он переиграл одну за одной все старые, любимые пьесы, от «Таинственных баррикад» Куперена до «Нервного вальса» Фэтса Уоллера, отрываясь от клавиш, лишь когда переставали слушаться пальцы. Потом он позвонил настройщику, с которым был знаком шесть последних лет (слепому настройщику по имени Антонелли), и продал ему инструмент за четыреста пятьдесят долларов. На следующее утро, к тому моменту, когда приехали грузчики, деньги эти были уже почти все истрачены на магнитофонные записи, которые Нэш решил слушать в автомобиле. Ему показалось правильным не отказаться от музыки, но сменить один способ другим, и понравилось то, что новый был проще. С этого момента с прошлым его больше ничего не связывало. Нэш помедлил еще немного, проследил, как грузчики погрузили инструмент в фургон, после чего уехал, ни с кем не попрощавшись. Он просто вышел из дому, сел за руль и уехал.

Никаких ясных планов у Нэша не было. Он как раз и хотел просто поболтаться, попутешествовать и посмотреть, что будет дальше. Он думал, что это ему надоест месяца через два, и тогда он где-нибудь остановится и решит, как жить дальше. Но прошло два месяца, а Нэш не был готов принять решение. Ему понравилась свобода, и он не видел причины менять ее на что-то другое.

Смыслом жизни у него теперь была скорость, и он весело садился за руль, заводя движок и врезываясь в пространство. Это было как жажда или как голод, который нужно было утолить любой ценой. Все мелькало, летело мимо, и от этого Нэшу казалось, будто он один только и существует на свете. Он был неподвижной точкой, вокруг которой вертелось все, точкой покоя посреди изменявшейся, уносившейся в никуда жизни. «Сааб» был святая святых, его защитным панцирем, где Нэш был неуязвим. Пока он сидел за рулем, прошлое отлетало прочь, все до последней крупицы. Это не означает, что Нэш никогда ни о чем не вспоминал, но воспоминания больше не причиняли боли. Возможно, отчасти причиной этому была музыка, бесконечные пленки — Моцарт, Бах или