из пистолета. Заступите дорогу автобусу. Выбор способа я полностью предоставляю Вам. С учетом всех особенностей наших с Вами отношений самоубийство будет наиболее приемлемым для Вас выходом. И уж определенно — наиболее удовлетворительным способом выплатить мне то, что Вы задолжали. Итак, вот в какую игру мы с Вами сыграем. У Вас имеется ровно две недели, считая с шести часов завтрашнего утра, чтобы выяснить, кто я. Если Вам это удастся, купите место в колонке объявлений, которую помещают в подвале первой страницы будничных номеров «Нью-Йорк таймс», и напечатайте там мое имя. Вот и все. Просто напечатайте мое имя.

Если же нет, тогда… что ж, тогда начнется самое интересное. Вы, несомненно, обратите внимание, что второй листок этого письма содержит список из пятидесяти двух Ваших родственников. От ребенка Вашей правнучатой племянницы, родившегося всего полгода назад, до Вашего двоюродного брата, финансиста с Уолл-стрит, такого же иссохшего и скучного, как Вы. Если Вы не дадите объявления с моим именем, у Вас останется следующий выбор: либо Вы немедленно покончите с собой, либо я уничтожу одного из этих ни в чем не повинных людей.

Уничтожу. Какое интригующее слово. Оно может означать финансовый крах. А может и психологическое изнасилование.

Оно также может означать убийство. Это уж Вы теперь сами гадайте. Жертвой может стать и молодой, и старый.

Я обещаю только одно: с ними произойдет нечто такое, от чего они — или люди, которых они любят, — не оправятся никогда, сколько бы лет потом ни ходили к психоаналитику.

А Вы проживете каждую секунду каждой минуты из тех, какие еще остались Вам на этой земле, с сознанием, что повинны в случившемся только Вы один.

Если, конечно, Вы не изберете выход более благородный и не покончите с собой. Таков Ваш выбор: мое имя или Ваш некролог. В той же самой газете, разумеется.

Чтобы доказать Вам, насколько длинны у меня руки, я прямо сегодня вступил в контакт с обладателем одного из входящих в список имен, дабы внушить ему одну, самую что ни на есть благопристойную мысль. Я посоветовал бы Вам провести остаток этой ночи в мучительных догадках о том, с кем я связался и как. А уж утром Вы сможете без проволочек взяться за решение настоящей Вашей задачи.

Разумеется, я не ожидаю, что Вы самостоятельно сумеете догадаться, кто я. И потому я решил в следующие несколько дней время от времени снабжать Вас ключами к разгадке. Вот первый из них:

В поэзии я не слишком силен. Ненавидеть я умею лучше.

Вы имеете право задать три вопроса. Но, пожалуйста, таких, чтобы ответом было «да» или «нет».

Способ связи используйте тот же самый — объявления на первой странице «Нью-Йорк таймс». Ответа ждите в течение следующих двадцати четырех часов.

Желаю удачи. Постарайтесь также отыскать время для подготовки Ваших похорон. Не думаю, что обращение в полицию такая уж удачная идея. Там Вас, скорее всего, поднимут на смех, а я полагаю, что с Вашим самомнением пережить это будет трудновато. Я же, что очень может быть, прогневаюсь еще сильнее, а Вы пока еще плохо представляете, насколько неустойчива моя психика. Я и сам не знаю, какой из своих дурных сторон я к Вам обернусь.

Но в одном будьте уверены абсолютно: гнев мой не знает границ.

РУМПЕЛЬШТИЛЬЦХЕН

Рики Старкс встал, подошел к окну, рывком открыл створку, впустив в тишину комнаты шум города. Два раза глубоко вдохнув, Рики закрыл окно.

Он вернулся к письму. Какая-то часть его сознания, и не малая, твердила, что документ этот следует оставить без внимания. Он потряс головой. Нет, не получится. На какое-то мгновение изощренность автора письма даже восхитила его. Угроза, содержащаяся в письме, была лишь косвенной. Если ему ничего не удастся предпринять, пострадает не он, а кто-то ни в чем не повинный и, скорее всего, молодой, потому что молодость более уязвима. А винить он будет себя и проживет остаток жизни, терзаясь виной.

Вот тут автор письма был совершенно прав.

Конечно, он может покончить с собой. Но самоубийство противно всему, что он отстаивал в жизни. И он подозревал, что человеку, подписавшемуся «Румпельштильцхен», это хорошо известно.

«Надо позвонить в полицию», — сказал он. Но что он скажет полиции — что получил письмо с угрозами? И в ответ услышит от тугодума-сержанта: «Ну и что?» Может, ему стоит связаться с адвокатом, но нет, ситуация, созданная письмом Румпельштильцхена, не относится к сфере компетенции юристов. Ему предлагают играть на поле, которое он хорошо знает. И игра эта требует интуиции, понимания психологии, природы человеческих эмоций и страхов. Он снова тряхнул головой и сказал себе: «На этой арене я поиграть могу».

Кому-то известны мои привычки, известно, когда у меня перерыв на обед, как я провожу выходные. И человек этот достаточно осведомлен, чтобы составить список моих родственников. Ему известен день моего рождения.

«Но что же я сделал, чтобы вызвать подобную ненависть?» — спросил он себя.

Рики не раз испытывал удовольствие, когда обнаруживал, насколько невежественны многие из тех, кто по долгу службы обязан заботиться о людях, когда думал, что именно он способен принести в мир пусть и малое, но добро. И потому мысль, что он смог внушить кому-то столь чудовищную ненависть, расстроила его до крайности.

Рики потянулся к правому ящику стола и извлек оттуда старую, переплетенную в кожу записную книжку. Для начала, сказал он себе, я могу попытаться узнать, не обращался ли к кому-нибудь из моих родственников незнакомый им человек. Скорее всего, это кто-то из давних моих пациентов, кто-то, прервавший встречи со мной и впавший в депрессию. Если повезет, удастся идентифицировать этого злобно разочарованного пациента.

Он постарался уверить себя, что Румпельштильцхен на самом-то деле просит его о помощи. Но тут же отбросил эту порожденную слабостью мысль. Держа в руке записную книжку, Рики размышлял о сказочном персонаже, именем которого подписался автор письма. Гном с черной душой, его так и не удалось перехитрить, он потерпел поражение только потому, что ему не повезло. Мысль эта не принесла Рики облегчения.

Он открыл записную книжку и приступил к поискам телефона того, кто значился первым в списке из пятидесяти двух имен. В последние десять лет он почти ни с кем из родственников не общался и подозревал, что никто из них не обрадуется, услышав его.

Глава 2

Рики Старкс думал о том, до чего же плохо, оказывается, он умеет