произнес:
— Ну, забыл... А какое это имеет значение?
...Когда лодка с влюбленными была уже далеко от берега, лодочник обратился к толстяку с пивной кружкой и, недоуменно крутанув носом, сказал:
— Какое значение имеет... хе-хе... Да ведь деньги-то за катание небось платил, а сам на месте стоит. Чудак, право слово!
В закусочной № 89, куда я зашел перекусить, внимание всех присутствующих было привлечено шумной компанией мужчин. Они вели себя громко, но ни швейцару, ни милиционеру, который нет-нет да заглядывал с улицы, поводов для вмешательства не давали.
— Обмывают! — почтительно (большой счет всегда вызывает почтение у обслуживающего персонала питейных заведений) объяснил мне официант. — Ух, и гульба идет! Рублей за пятьсот, как пить дать!
А пить давали без задержки. Самый пожилой (его уважительно именовали «мастером») уже угас, обмяк на стуле и только изредка повторял: «По рюмочке... по малень... кой... бом-бом... тирлим».
Компания находилась на той стадии «веселости», когда «Шумел камыш» уже кажется пройденным этапом, а просто шум, без камыша, начинать еще рано.
Официант приносил мне все новые и новые сведения:
— Слесарь, вон тот, белокурый, всех угощает...
— Уже уходят — счет потребовали...
— Получка у них сегодня была. И решили обнову обмочить...
— Кажись, дачу купил, слесарь-то... Наконец компания поднялась и направилась к двери. Мастера аккуратно вели, поддерживая за талию и тихонько инструктируя: «Теперь левой, а теперь правой... и опять левой...»
— Раз-два — взяли! — ответно бормотал мастер.
Официант, который обслуживал меня, сообщал последнюю новость:
— Счет — пятьсот рублей восемьдесят пять копеечек, как одна копейка. Вот повеселились люди от души: всю почти что получку до дна.
— А что вспрыскивали-то? — спросил я.
— Ах ты, господи, чуть не забыл, — и официант в два шага догнал белокурого слесаря: — Дача-то где у вас? В какой местности?
— Какая дача? — Слесарь остановился, страдальчески наморщил лоб. — Нет у меня дачи...
— А-а, значит, машину купил! «Волгу» или «Москвича»?
— О чем ты толкуешь, уважаемый? — довольно трезво спросил слесарь.
— Насчет обновы я, простите, — хихикнул официант, — обмывание, хе-хе, было по первому разряду... Не иначе жене манто или холодильник!
— Да, а где обнова-то? — оживился слесарь. — Ваня! Ты обнову взял?
Ваня, обеспечивающий движение мастера вперед, отозвался, едва переводя дух:
— На стуле на моем валяется!
Слесарь подошел к стулу и взял маленький пакетик в синей, фирменной, универмаговской обертке.
— Во! — молвил он гордо. — Тапочки купил! Высший сорт! И подошва — целиком кожаная!
На днях я присутствовал на публичном выступлении одного столичного литературного критика. И мне вспомнился один разговор в городе Энске.
...Как-то раз погожим деньком гулял я по этому городку и забрел в зоосад. На дорожках и горках, не обращая внимания на немногочисленных, ставших уже привычными, зверей, шумно играла детвора. Я оказался единственным взрослым посетителем, и удивленный директор сада принял меня, вероятно, за какого-то инспектора или инструктора. Во всяком случае, он долго показывал мне ведомости и накладные, а потом вызвался быть экскурсоводом.
— Заколдованный круг получается, — жаловался он. — Типичная карусель. Дорожки у нас запущены, стены, изгороди, заборы — не крашены, скамейки поломаны... Кому охота к нам ходить? Я не про них, — кивнул он в сторону детишек. — Эти бесплатно. А раз посещаемости нет, то финансовый план горит. Ярким пламенем. А раз дохода нет, то и средств на ремонт, на краску не отпускают — хозрасчет, сами понимаете. Карусель! Без средств опять же нехорошо — дорожки запущены, стены, заборы не крашены, скамейки поломаны... Посетитель мимо нас идет. А раз он мимо, то финансовый план...
Зоодиректор принадлежал к типу бездельников-разговорников, то есть вся творческая энергия у него уходила на болтовню, и он говорил без умолку. Даже звери, заслышав его громкую скороговорку, скучнели, отворачивались.
— Многие вольеры по десять лет не ремонтировались, — продолжал директор. — Кое-где в клетках железо так проржавело — смотреть страшно. Если, к примеру, тигр хвостом махнет, да прутья эти заденет — половина из них сразу прахом станут. Кабы знал зверь, в каком состоянии его клетка, он бы давно на волю вышел...
Вот почему, когда я слушал выступление столичного литкритика, который с пеной у рта доказывал, что известный поэт Икс и любимец публики романист Игрек люди великие и непонятно, почему им еще при жизни не поставлено памятников хотя бы в виде издания собраний сочинений, мне вспомнился зоосад в Энске и догматики в клетках.
Как часто еще считается незыблемым давно проржавевшее и прогнившее!
Однажды пришлось мне с рыболовецкой бригадой ходить на промысел. Было это на Азовском море. Целые сутки пробыл я на баркасе, где бригадирствовал Финоген Петрович, человек квадратного телосложения: ширина плеч его почти равнялась росту.
Я помогал рыбакам как мог, но, кажется, больше мешал.
Когда улов — курган живого серебра (никогда в в жизни я не видел столько рыбы сразу!) — был сдан, рыбаки дружной компанией зашагали по дороге в поселок. Я шел вместе с ними, испытывая гордое чувство уравнения в правах: в какой-то степени я был уже «свой», «баркасный», «артельный парень».
Меня не стеснялись, разговаривали откровенно.
Основной темой служил грядущий воскресный день — кто и как собирается отдыхать.
— Кто куда, а я в кино, — сказал один. — Три сеанса отсижу — у меня большое отставание имеется по картинам.
— Что касается рыбы и воды, — пошутил второй, — то самая лучшая рыбеха, по-моему, это домашняя колбаса, а самая лучшая вода — пиво. Ох, и потяну же я холодного пивка под жареную колбаску!
— А я — на консервный завод... — смутился самый молодой член бригады.
— К Дусе своей разлюбезной! — дружным хором закончили за него товарищи.
— Ну, а ты, Финоген Петрович, как мыслишь? — спросили рыбаки бригадира, молча шагающего с дымящей трубкой в зубах. — Как обычно?
— Как обычно,
ОБНОВА
КРИТИК В КЛЕТКЕ
«Д о г м а (греч.) — положение, принимаемое на веру, без критической проверки его на практике. Д о г м а т и к — тот, кто придерживается догматического образа мышления».(Из «Толкового словаря»)
