красными цветами всевозможных оттенков. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как синица снова вспорхнула и, защебетав, улетела. Должно быть, отыскав червячка, она возвратилась с добычей в орешник, где находилось ее гнездо. Но откуда же Тадеушу было знать об этом? Ему захотелось поймать, а может, просто еще раз взглянуть на птичку. И он побрел дальше, ломая вокруг стебли мака; но этого никто не видел и не слышал. Ведь он был такой маленький и производил шума не больше, чем синица.

Между тем путешествие становилось все более затруднительным. Какие-то растения вились по земле и опутывали его ножки. Он упал, но даже не вскрикнул, не издал ни единого звука, — так сильно захотелось ему отыскать и снова спугнуть синицу. Густая поросль мешала ему идти, поэтому он пополз. Делал он это осторожно, вытаращив глаза и вертя головой, совсем как кот, подстерегавший мышь или птицу. А с высоких стеблей по временам осыпались цветы, и прохладные нежные лепестки падали ему на голову и плечи. Тогда он, стоя на четвереньках, замирал на месте и, разинув рот, смотрел вверх. Синички там не было, но зато множество красных и розовых кружочков колыхалось на фоне неба, такого же голубого, как и обращенные к нему детские глазенки.

Пробираясь таким образом вперед, Тадеуш одолел еще часть своего трудного пути. Чаща маков вдруг расступилась, и впереди засиял широкий простор. Оттуда хлынул на него крепкий запах укропа, тмина, петрушки и ослепила желтизна цветущих огурцов и настурций. Неизвестно, какими судьбами занесло сюда и несколько больших кустиков ноготков. Словом, перед глазами Тадеуша предстала такая яркая желтизна, какой ему еще не приводилось видеть. Пораженный, он вскочил и с протянутыми руками бросился к цветам. Как за минуту перед тем синичка, так теперь ноготки влекли его к себе. Он собрался уже рвать их обеими руками, но вдруг в нескольких шагах от куста замер в таком страхе, что не успел даже опомниться и заплакать.

Предмет, который так его встревожил, оказался в то же время чрезвычайно занимательным. Это была высокая жердь с привязанными наверху лохмотьями неопределенного цвета; по сторонам ее болтались, словно руки, два пучка соломы. Это было пугало, поставленное здесь, чтобы отгонять воробьев, но Тадеуш еще не был знаком с этим боевым оружием огородников.

Прижав к щекам крепко стиснутые кулачки, он стоял так некоторое время, в страхе и нерешимости глядя на покачивавшиеся пучки соломы и не зная, то ли ему бежать отсюда, то ли можно еще немного поглядеть на это невиданное существо. Тадеуш был устрашен гораздо больше воробьев. Те не обращали на пугало ровно никакого внимания и то с пронзительными криками тучей взлетали над вьющимся по жердочкам горохом, то снова обрушивались на него.

Воробьев было такое множество, и чирикали они так оглушительно, что Тадеуш (который хорошо был знаком с этим родом птиц и даже знал, что их называют воробьями), впервые увидев их столько зараз, позабыл о высокой жерди, размахивающей соломенными руками. Наблюдая, как воробьи летали, кричали и клевали горох, он засунул указательный палец в широко раскрытый рот и, казалось, погрузился в глубокое раздумье. Слезы, смешавшиеся с землей, не оставили ни одного чистого местечка на его лице, принявшем выражение глубокой серьезности. Среди пятен и грязных разводов на щеках едва проступал румянец, алели краешки губ да светились голубые задумчивые глаза. Не вынимая пальца изо рта, он продолжал размышлять. В чем же дело? Ведь если воробьи летают вокруг этого страшилища, почему бы и ему не подойти ближе? Зеленые стручки очень вкусны. Он знал это по опыту: отец однажды принес ему целую пригоршню.

Ого! Такие вещи никогда не забываются. Вкус гороха он запомнил отлично! Стручки висели, правда, высоко, но некоторые совсем низко. «Побегу туда!» — решил Тадеуш.

И он двинулся вперед, прокладывая себе дорогу через укроп, тмин, петрушку, огурцы и настурции… Но о том, чтоб «бежать», не могло быть и речи — на грядках было слишком много всякой всячины, а узкие межи поросли травой. Поэтому он не бежал, а шел, то падая, то пробираясь ползком. Но все-таки он добрался, и в тот самый миг, когда воробьи тучей взвились над горохом, он пополз по земле, с жадностью запихивая в рот зеленые стручки.

Теперь он находился далеко от того места, где пололи женщины. Его отделяло от них значительное расстояние и скрывала стена маков, густые заросли белого тмина, желтого укропа и целый лес фасоли и гороха.

Фасоль, которая росла за горохом, тоже взбиралась вверх, по жердочкам, но созревала она позднее и поэтому стояла теперь вся в красных, розовых и белых цветах. Воробьев там не было, потому что клевать было еще нечего. Тадеуш и сам вскоре заметил, что гороховый рай остался позади. Но он вдоволь наелся стручков и повеселел, ощущая сладковатый вкус во рту.

Фасоль росла гораздо реже, чем горох, и Тадеуш без труда, чуть не вприпрыжку, миновал эту веселую рощицу. Выйдя из нее, он обнаружил, что впереди уже нет никаких овощей. Огород здесь кончался, и пологий склон, затененный липами, спускался к парку. Овощей не видно… но что там такое блестит в траве?

Там сверкала вода, и было ее совсем немного. Из каналов, украшавших парк, она проложила себе путь сюда, в размытую ею, а может, с какой-то целью вырытую людьми яму. Словом, это была самая обыкновенная яма с водой. Вокруг, на пологом склоне, где почва никогда не просыхала из-за близкого соседства каналов, росли два больших куста калины, расстилался синий ковер незабудок, а в траве прыгали зеленые лягушки.

Запустив обе руки в волосы, Тадеуш вскрикнул:

— Ай, ай, незабудки!

Эти цветы были ему знакомы не меньше, чем воробьи и горох. Множество незабудок росло в овраге около реки, куда часто водила его Федора, отправляясь к своей тетке, жившей по ту сторону оврага, или на речку ловить раков среди прибрежных камней. Совсем недавно они с матерью нарвали два букета незабудок; один отнесли в часовенку и положили к ногам пречистой девы, а другой послали через кого-то той самой барышне, что срезала сейчас розы и георгины, составляя из них букеты.

Тадеуш знал, что эти красивые цветочки отдают боженьке и барышне, и помнил, как в прошлый раз, когда он нарвал большой букет незабудок, мать всю дорогу до самой хаты несла его на руках, что всегда доставляло ему превеликое удовольствие.

Он кинулся к цветам и принялся рвать их изо всех своих детских силенок. Срывая незабудку, он приговаривал:

— Это для боженьки… А это для барышни.

Иногда цветок легко выдергивался вместе с корнем, но порой, стараясь одолеть какой-нибудь неподатливый кустик, Тадеуш сопел, кряхтел от натуги и сердито ворчал: