Борис Романовский
"…Авраам родил Исаака…"

Сколько анализов проделал, сколько справок собрал, по всем врачам неделю, битую неделю шатался и на тебе! "Это все, голубчик, нужно, нужно, но мы начнем сызнова!"- вспомнил Борис Алексеевич слова врача космодрома. "Сызнова", – повторил он и фыркнул.

И все, действительно, завертелось, правда, в более ускоренном темпе – два часа, и огромная предполетная диагностическая машина подтвердила заключение районной поликлиники: "Практически здоров. Д/косм. рей. годен с ограничениями по п.п. 7, 13, 14 и 24". Это означало, что он имеет право путешествовать в космических рейсах на кораблях со стартовыми и финишными перегрузками не более двух "2g" (п. 7), в пределах солнечной системы (п. 13), высаживаться в пунктах, где атмосферное давление или его имитация не нище О,75 от нормального земного (п. 14) и имеются оборудованные пункты "скорой помощи" с медкомпьютерами класса не ниже "Д" (п. 24). Короче – лететь на грузовой ракете, частично переоборудованной под перевозку пассажиров, до станции "Луна" и выйти на поверхность спутника Земли он мог.

Он никогда раньше не летал в ракетах, или как сейчас стало модно их называть, на космических планетолетах. Ракета оказалась маленькой – четыре члена экипажа, четверо пассажиров. Посреди корабля располагался короткий общий проход; как и в самолете, впереди и сзади располагались таинственные службы обеспечения полета. Его каюта оказалась впереди справа.

Каюта оказалась удобной, хотя и крохотной, с иллюминатором, стены обиты какой-то материей под шелк, стеганные, как в фильме из жизни замечательных людей. Цвет этого, с позволения сказать, шелка был сине-зеленый, его еще называют "цвет морской волны". Вообще, больше всего это место напоминало гнездышко для влюбленной пары, но ни кровати, ни стола, ни какой-либо другой мебели здесь не было. Только рядом с иллюминатором стояли два кресла с подлокотниками и подножием. Кресла были шикарные – обивка из бархата (может быть, и натурального). На подножии были смонтированы по два сапога, а на подлокотниках – по две перчатки с крагами. Выглядели они зловеще, как орудия пыток. Борис Алексеевич занял место у иллюминатора. Отворилась дверь в каюту, и вошел сосед, молодой и остроносый, с живыми серыми глазами и намечающейся над лбом лысиной. Впрочем, впечатление он производил не хилого, а пружинистого и жиловатого человека. "По-видимому, бегом занимается, – подумал Борис Алексеевич. – По утрам, небось, двухпудовку жмет!" Сосед поздоровался и сел. И почти сразу в воздухе, поверх шелковой обивки засветилась надпись: "Внимание! Сесть в кресло, разуться, пристегнуть ремни! Вложить оголенные руки в перчатки, ноги – в сапоги. Не курить! До старта 10 мин." И то же самое по-английски.

Морозов разулся, сел, выполнил все предписания и затих. Раздалось приглушенное шипение, и подкладка перчаток, а затем и сапоги раздулись, плотно обтянув конечности. Он знал, что так к нему подключили датчики для медкомпьютера корабля "не ниже класса "Д". Потом он почувствовал, что все помещение, точнее, наверное, и весь корабль дрожит.

– Двухминутиая готовность, – сказал кто-то утрированно четко, и Борис Алексеевич подумал, что время здесь летит быстро.

Вибрации усилились, где-то внизу на одной ноте выл механический зверь.

– Одноминутная готовность, – сказал тот же голос скучно.

Звук становился все выше и выше, казалось, ему некуда было подниматься выше, а он все лез вверх, все лез…

– Десятисекундная готовность.

Вой перешел в металлический визг. Борис Алексеевич пальцами в плохо гнущихся перчатках вцепился в подлокотники.

– Старт!

Ему показалось, что махина планетолета, около которой он недавно стоял, подобно пробуждающемуся зверю поднимается на передние лапы шасси, и ему стало страшно. Затем неожиданная тяжесть стала вдавливать его в кресло, и он понял, что корабль набирает скорость. Он хотел увидеть Москву с такой высоты, скосил глаза на иллюминатор и не увидел ничего, какие-то клочья облаков, светлую полоску у горизонта и темно-синее небо. Перегрузка увеличилась. Так началось путешествие заведующего отделом строительно-монтажных машин и роботов Бориса Алексеевича Морозова к сыну.

Когда была набрана необходимая скорость и кончилась свинцовая тяжесть ускорения, из стены выдвинулся поднос с горяченным завтраком. Потом второй. Позавтракали тоже молча. После завершающей чашки крепкого чая он сложил посуду опять на поднос и в соответствии с указующей надписью засунул его в лючок в стене, из которого завтрак и появился.

– И мой, пожалуйста! – попросил немногословный сосед.

– Пожалуйста! Вы не курите?

– Нет. Но вы курите! Я привык к курящим.

Перед ними слабо засветился экран.

– Не возражаете? – спросил сосед и, получив согласие, включил телевизор и затих.

Морозов откинулся на спинку кресла и с удовольствием закурил. Покосившись на соседа, вынул одну ногу из опять похудевшего сапога и перебросил через колено. Незаметно пошевелил пальцами босой ступни. Как привидения из темных углов памяти в голову полезли мысли, закопошились воспоминания.

Началось это пятнадцать лет назад. Давно уже. В те годы Борис Алексеевич был опустившимся человеком, нигде подолгу не работал, а периодами вообще "не числился", пил, вел замкнутый образ жизни. Милиция Петроградского района города Ленинграда, где он проживал, вела с ним и его товарищами борьбу, в которой за ней (милицией) числились отдельные достижения, но полной победы она отпраздновать не смогла. Компания, к которой принадлежал Морозов, кон- центрировалась вокруг торговой точки, официально именуемой "Водка", а неофициально "Гробы", так как торговая эта единица возникла на месте бывшего магазина гробов. Последнее обстоятельство иногда увязывалось с образом препровождения времени постоянных клиентов магазина.

В те годы внешний вид Борис Алексеевич имел отнюдь не щеголеватый, как сейчас, а, напротив, несколько потертый, хотя и опрятный. Три сезона он ходил в бывшем драповом пальто, подаренном ему сердобольной заведующей пунктом сбора утильсырья и макулатуры, а летом – в костюме, когда- то, по-видимому, серого цвета, и неизменной коричневой с синим ковбойке, которую он регулярно стирал. Только ботинки, недорогие, но крепкие, были всегда хорошо начищены – сказывалась прошлая служба в армии.

И лицо Морозова поражало в те годы невыразительностью и пустотой. Неопрятные волосы пшеничного цвета, мутноватые серые глаза, вечные мешочки под глазами, усы, совершенно скрывавшие верхнюю губу и залезающие в рот, и дурно выбритые щеки и подбородок для опытного наблюдателя полностью характеризовали этого человека.

Борис Алексеевич был