показал пальцем и протянул его священнику, а тот взял брошюру и прочел вслух:

— Ты останешься в наших сердцах, заперт и спрятан надежно. Нежной памятью в наших умах жить ты станешь теперь безмятежно.

Отец обхватил голову руками и сник, почти пригнул голову к коленям, как зародыш, поджал ноги и издал какой-то воющий трубный горловой звук. В этот момент дверь открылась, и две женщины внесли поднос с кофе и большое блюдо с бутербродами и кусками кекса. Они остановились. Отец взял себя в руки и во внезапно установившейся тишине прочистил горло.

— Кофе очень кстати, — сказал священник, кивнул женщинам и улыбнулся, потом встал, обошел стол и обнял отца за плечи. Женщины поняли этот знак и споро накрыли на стол, не обращая внимания на беспомощность отца, как будто всё как надо. Сначала они сняли кружевную салфетку и на ее место положили квадратную вышитую хлопковую скатерть, потом аккуратно поставили чашки, разложив изящно сложенные треугольником салфетки, и, наконец, поставили блюдо с бутербродами и кексом посередине, а рядом — сахарницу и кувшинчик со сливками.

Маргидо и священник остались наедине, а отец вышел, сославшись на то, что ему нужно в туалет.

Как только дверь за ним затворилась, они вполголоса повели очень продуктивную беседу.

— В четверг в час, — сказал священник. — Они хотят обычные похороны.

— Мать не хочет, — возразил Маргидо, записывая дату и время. — Ночью она сказала, что…

— А сегодня она уже хочет, — ответил священник. — Я говорил с ней. Ингве похоронят рядом с родителями его отца. Она, кажется, смирилась с этим. Конечно, мальчика надо похоронить как положено. Он же крестьянский сын.

— Вы поможете отцу выбрать псалмы и музыку? И позвоните мне потом.

— Разумеется.

Он протянул священнику лист бумаги и сказал:

— Псалмы, перечисленные здесь у нас, уже отпечатаны в типографии.

Священник кивнул и спросил:

— А сегодня вечером вы устроите все сами? Возможно, они закажут службу после морга.

— Мне надо позвонить в больницу и забронировать часовню. И еще надо, чтобы он выбрал гроб. Вы останетесь здесь?

Священник посмотрел на часы и кивнул.

Маргидо привык, что каждое следующее звено ритуала вызывает новый всплеск горя. Некролог превратил невообразимый ужас в слабое подобие действительности, цветные фотографии гробов сыпали еще больше соли на рану. Отец сидел с проспектом в руках и смотрел на фотографии как на что-то, неподвластное пониманию.

— Все они красивые, — заметил священник.

Большинство беспомощно указывало на белый. Модель «Нордика». Таких у Маргидо на складе было больше всего. Но человек, сидевший на диване, его удивил.

— Вот этот, — сказал он и пристукнул пальцем по сосновому гробу, модель «Натура», в трех вариантах: лакированная сосна, необработанная поверхность и отшлифованная поверхность.

— Необработанная, — сказал отец. — И она называется «Натура». Годится.

Маргидо откашлялся.

— У меня есть несколько на складе, но только с отшлифованной поверхностью. Необработанную мне надо заказывать, а это займет несколько дней.

— Тогда остановимся на отшлифованной. Наверное, это и лучше. А вот этот белый, он годится только для стариков. И стихи тоже.

Он отшвырнул брошюру, и Маргидо сразу же убрал ее в сумку.

— Договорились, — сказал он.

Он был рад, что все прошло довольно гладко и что отец не вовлек в процедуру выбора всех домочадцев. Некоторые вовлекали, хотели вместе посмотреть цены и сравнить, в таких случаях Маргидо всегда досадовал, хотя разумом прекрасно все понимал. Теперь, после отмены государственного пособия, похороны оборачивались большими расходами. Кто-то воспринимал гроб как необходимую мелочь, другие же относились к нему как к последнему дому усопшего, его средству передвижения или постели. Он прекрасно помнит, как мать, потерявшая трехмесячную дочку, внезапно умершую во сне, положила руку на крошечный шестидесятисантиметровый гробик и сказала: «Теперь это будет твоей колыбелькой, дружок, здесь ты будешь спать вечно, а я буду представлять, как ты лежишь в этой колыбельке».

— После похорон ничего не будет, — сказал отец. — И никаких цветов.

— Иногда предлагают собирать денежные подношения, — сказал Маргидо.

— Кто же эти деньги получит? — спросил отец неожиданно пронзительно громко. — Норвежское общество самоубийц? Орнитологическое общество? Крестьянский союз?

— Ларе, речь не об этом, — спокойно сказал священник. — Можно ведь подумать хорошенько… Молодежный клуб или… кто-нибудь еще, кому можно передать деньги от имени Ингве. Вместо цветов.

Отец откинулся на спинку дивана и звучно выдохнул, будто пробежал спринт, потом уставился в потолок.

— Ну, хорошо. Да, Молодежный клуб, наверное, неплохая идея. Хотя он редко бывал там, и друзей у него было немного. Вообще-то мне плевать, но пусть отдадут несколько крон Молодежному клубу. Запишите. Мы скоро закончим? Давайте пить кофе, я больше не могу.

Гроб, водруженный на зеленый катафалк в центральном нефе церкви в половине первого, за полтора часа до отпевания, был белой «Нордикой», которую принесла из перевозки в церковь фру Марстад. Обе его сотрудницы были физически крепкими, иначе Маргидо пришлось бы нанимать мужчин. Поставить гроб на место — тяжкая работа. Иногда им приходилось наваливаться всем втроем или просить помочь кого-нибудь из церкви.

В гробу лежала пятидесятичетырехлетняя женщина, умершая от приступа астмы. Она оставила после себя дочь двадцати двух лет и двух бывших супругов, оба они принимали участие в подготовке похорон. Церковный служка помогал установить свечи и прочее, входил и выходил из алтаря, а Маргидо и фру Марстад заносили штативы, кофры, полные подсвечников, и вазы для цветов. В церквях не было ничего для похорон. В некоторых не было даже лопаты.

Курьер из цветочного магазина подвозил все новые букеты, венки и украшения, которые Маргидо один за другим рассматривал и потом раскладывал. Важно было соблюсти симметрию с обеих сторон от гроба. Букеты надо было разложить идеально, а на пол перед гробом ему нравилось ставить пару венков. Он наполнил высокие вазы и красиво развесил шелковые ленты, чтобы слова на них можно было прочитать со скамеек для родственников.

Стол у входа был готов, оставалось только зажечь свечи. Они были голубыми. Необычный вариант, но так захотела дочь, поскольку это был любимый цвет усопшей. Альбом для соболезнований лежал раскрытым на первой разлинованной странице, и ручка — поперек.

На фотографии в рамке ныне покойная была запечатлена в спортивной куртке на галечном пляже, в руке она