галерея великих людей, встав под портретом Толстого, Шурик сказал:
— Давай стул. Снимем его. Не соображаешь зачем? Ну, потом поймешь…
После Толстого мне пришлось снять портреты Тургенева, Чернышевского и дедушки русской авиации Жуковского, так как, по словам Шурика, «опознаваемый» Толстой обязательно должен был находиться среди нескольких человек. Правда, я отказался уносить из школы Леонардо да Винчи и Ломоносова, потому что первый жил и работал в древности и никогда не приезжал в Россию, а Ломоносов не имел бороды.
Мы сложили портреты и понесли их, как носилки. Шурик впереди, я сзади. В коридоре нас несколько раз спрашивали: «Куда это вы их?» Шурик загадочно отвечал: «На опознание…»
Хорошо, что десятиклассникам было не до нас. Из-за того, что в избе было темно, мы решили провести опознание в саду и приставили портреты к стволам яблонь. — Ну, дед Антон, который был у вас в гостях? — торжественно спросил Шурик. Дед Антон рассматривал портреты, расспрашивал про каждого великого человека, заботился ли он «о нас, мужиках» и что-то не спешил опознать Толстого. Наконец, смахнув со лба Льва Николаевича белый лепесток яблони, хитро прищурился и сказал: — Энтот.
Шурик от радости бросился к нему на шею. Мне показалось странным, что все как-то очень уж правильно сходится. И главное, лицо деда Антона при ответах становится озорным. «А не ведет ли дед, как говорят в детективных книжках, большую игру? Не вздумал ли он с помощью Толстого отремонтировать избу?» Такое подозрение было мне неприятно, но я решил обязательно проверить, бывал ли Толстой в нашей губернии. — Ну, дед Антон, держитесь! Здесь музей будет! — пообещал Шурик. — А меня куда ж? — спросил дед Антон. — Сторожку выстроят, — успокоил его Шурик. — Пошли, — сказал я ему. — Надо биографию Толстого теперь почитать. Ты что о нем знаешь? — Ничего. — И я ничего. До свидания, дед Антон! Мы скоро вернемся, — сказал я. — Вот дела! — заахал Шурик. — Он ходил по этой самой дорожке, пил из колодца воду, которой мы обливались! — Это Шурик сказал с упреком. Вроде бы такой водой нельзя нам было и обливаться. — Но мы добьемся. Иди читай биографию, а я пойду подыму в правлении шум. Мы разошлись в разные стороны. В школьную библиотеку меня не пустили. Там проходила какая-то инвентаризация. Тогда я пошел к своей соседке, выпускнице Вале Поляновой. Она сидела на крыльце и плакала. — Засыпалась? — спросил я. — Четверка, — сказала она. — Хм… чепуха, — заметил я. — Для меня это гибель, — твердо заявила Валя. — А на чем ты засыпалась? — На Толстом… — Валя всхлипнула. Мне стало жутковато: в течение дня столько совпадений и везде Толстой, а я только что хотел попросить у Вали учебник литературы, чтобы прочитать его биографию. — Все ответила… в каком родился и умер, основные романы, — продолжала причитать Валя, — что мяса не употреблял, а почему был зеркалом революции, не смогла с перепугу… раскры-ы-ть… — Почему же он мяса не ел? — удивился я и сглотнул слюнки. — Дал клятву на религиозной почве. Стал вегетарианцем. Не курил и не пил вино, вот почему. Всему миру это известно. — И никогда даже курятину не ел и уху из пескарей? — Никогда, — сказала Валя. У меня мелькнула удачная мысль, и только я направился к деду Антону, как на крыльцо выбежал наш директор Павел Иванович и закричал: — Десятый класс! Где десятый класс? И я понял, что он чем-то взбешен. — Все ушли, — сказала Валя. — Здесь никого, кроме вас, не было! — кричал директор. — В школе проходит инвентаризация. Я обвинен в недостаче. Если через час четыре портрета не будут висеть на своих местах, я отстраню от экзаменов весь класс! Я понял, что лучше признаться сразу, и сказал: — Портреты в полном порядке… вы не беспокойтесь… — и, чтобы не вдаваться в объяснения, смылся. Павел Иванович что-то кричал мне вслед. Но я ничего не слышал. Когда я прибежал к деду Антону, он, расположившись перед портретами, крошил в блюдце с медом кусок хлеба. — Вы что ж на обед ни мяса, ни рыбки не едите? — начал я издалека. — Потребы нет, — сказал дед. — Я теперь такой едок — овощ, хлеб да медок. Отцова поговорка. С организмом как ведь бывает?.. Мне не терпелось, и я вежливо перебил деда. — Простите… Вы чем-нибудь угощали того писателя, что на портрете? — В те годы я еще мясцом баловался, — с аппетитом чмокнув, сказал дед Антон. — А угощал всегда я гостя щами с кашей и салом. — А в щах было мясо? И, может быть, каша была без сала? — замерев, задал я самый главный вопрос. — Дурак ты, что ль? — дед Антон даже глаза на меня вытаращил. — Таких вопросов не задавай. Молчать буду. — Вот и хорошо! Вот только еще один! — обрадовался я. — А выпить перед таким вкусным обедом… вы его угощали? — Да без моей рябиновки и ореховки я гостя за порог не выпускал! — Таки запишем, — сказал я, — «двух сортов выпивка», — и тут Шурик, который, оказывается, вернулся и слушал наш разговор, но не вмешивался, взорвался: — Мы тут на след напали, по местам нашей славы идем, а ты заладил насчет выпивки и закуски! Меня другое интересует! Дед Антон, Толстой призывал царя свергать? — А как же! — дед Антон подмигнул Толстому. — Вот и запиши: «активно призывал», — сказал мне Шурик. — А интересное что-нибудь рассказывал он? Про Хаджи Мурата или про Жилина с Костылиным, или «Войну и мир»? — О многом говорено было… Война дело дрянь… Змеиное жало! — дед сплюнул. Я записал все в тетрадку и попросил деда Антона поставить свою подпись. Но он как-то заулыбался, закашлялся, сказал, что сроду ничего не подписывал, и налил нам по полстакана меду. Когда мы несли портреты в школу, я сказал Шурику, что у меня есть доказательства того, что гость деда Антона не мог быть Львом Толстым, но все равно ремонта избы нужно добиться. — Может, без Толстого попробуем? — предложил я. — Сравнил! Кто такой дед Антон? Пробуй, если хочешь! Я добьюсь всего сам! Так, проспорив и разругавшись, мы незаметно дошли до школы и по дороге раз десять отвечали, что не в сельпо мы купили портреты, что они казенные. Павел Иванович, увидев нас, сразу закричал: — За хулиганство исключил вас из турпохода! — А вы помните, как при помощи дедукции мы отыскали пропавший классный журнал? — спросил, не испугавшись, Шурик. — Портреты тоже нужны были для дела. Павел Иванович
Хорошо, что десятиклассникам было не до нас. Из-за того, что в избе было темно, мы решили провести опознание в саду и приставили портреты к стволам яблонь. — Ну, дед Антон, который был у вас в гостях? — торжественно спросил Шурик. Дед Антон рассматривал портреты, расспрашивал про каждого великого человека, заботился ли он «о нас, мужиках» и что-то не спешил опознать Толстого. Наконец, смахнув со лба Льва Николаевича белый лепесток яблони, хитро прищурился и сказал: — Энтот.
Шурик от радости бросился к нему на шею. Мне показалось странным, что все как-то очень уж правильно сходится. И главное, лицо деда Антона при ответах становится озорным. «А не ведет ли дед, как говорят в детективных книжках, большую игру? Не вздумал ли он с помощью Толстого отремонтировать избу?» Такое подозрение было мне неприятно, но я решил обязательно проверить, бывал ли Толстой в нашей губернии. — Ну, дед Антон, держитесь! Здесь музей будет! — пообещал Шурик. — А меня куда ж? — спросил дед Антон. — Сторожку выстроят, — успокоил его Шурик. — Пошли, — сказал я ему. — Надо биографию Толстого теперь почитать. Ты что о нем знаешь? — Ничего. — И я ничего. До свидания, дед Антон! Мы скоро вернемся, — сказал я. — Вот дела! — заахал Шурик. — Он ходил по этой самой дорожке, пил из колодца воду, которой мы обливались! — Это Шурик сказал с упреком. Вроде бы такой водой нельзя нам было и обливаться. — Но мы добьемся. Иди читай биографию, а я пойду подыму в правлении шум. Мы разошлись в разные стороны. В школьную библиотеку меня не пустили. Там проходила какая-то инвентаризация. Тогда я пошел к своей соседке, выпускнице Вале Поляновой. Она сидела на крыльце и плакала. — Засыпалась? — спросил я. — Четверка, — сказала она. — Хм… чепуха, — заметил я. — Для меня это гибель, — твердо заявила Валя. — А на чем ты засыпалась? — На Толстом… — Валя всхлипнула. Мне стало жутковато: в течение дня столько совпадений и везде Толстой, а я только что хотел попросить у Вали учебник литературы, чтобы прочитать его биографию. — Все ответила… в каком родился и умер, основные романы, — продолжала причитать Валя, — что мяса не употреблял, а почему был зеркалом революции, не смогла с перепугу… раскры-ы-ть… — Почему же он мяса не ел? — удивился я и сглотнул слюнки. — Дал клятву на религиозной почве. Стал вегетарианцем. Не курил и не пил вино, вот почему. Всему миру это известно. — И никогда даже курятину не ел и уху из пескарей? — Никогда, — сказала Валя. У меня мелькнула удачная мысль, и только я направился к деду Антону, как на крыльцо выбежал наш директор Павел Иванович и закричал: — Десятый класс! Где десятый класс? И я понял, что он чем-то взбешен. — Все ушли, — сказала Валя. — Здесь никого, кроме вас, не было! — кричал директор. — В школе проходит инвентаризация. Я обвинен в недостаче. Если через час четыре портрета не будут висеть на своих местах, я отстраню от экзаменов весь класс! Я понял, что лучше признаться сразу, и сказал: — Портреты в полном порядке… вы не беспокойтесь… — и, чтобы не вдаваться в объяснения, смылся. Павел Иванович что-то кричал мне вслед. Но я ничего не слышал. Когда я прибежал к деду Антону, он, расположившись перед портретами, крошил в блюдце с медом кусок хлеба. — Вы что ж на обед ни мяса, ни рыбки не едите? — начал я издалека. — Потребы нет, — сказал дед. — Я теперь такой едок — овощ, хлеб да медок. Отцова поговорка. С организмом как ведь бывает?.. Мне не терпелось, и я вежливо перебил деда. — Простите… Вы чем-нибудь угощали того писателя, что на портрете? — В те годы я еще мясцом баловался, — с аппетитом чмокнув, сказал дед Антон. — А угощал всегда я гостя щами с кашей и салом. — А в щах было мясо? И, может быть, каша была без сала? — замерев, задал я самый главный вопрос. — Дурак ты, что ль? — дед Антон даже глаза на меня вытаращил. — Таких вопросов не задавай. Молчать буду. — Вот и хорошо! Вот только еще один! — обрадовался я. — А выпить перед таким вкусным обедом… вы его угощали? — Да без моей рябиновки и ореховки я гостя за порог не выпускал! — Таки запишем, — сказал я, — «двух сортов выпивка», — и тут Шурик, который, оказывается, вернулся и слушал наш разговор, но не вмешивался, взорвался: — Мы тут на след напали, по местам нашей славы идем, а ты заладил насчет выпивки и закуски! Меня другое интересует! Дед Антон, Толстой призывал царя свергать? — А как же! — дед Антон подмигнул Толстому. — Вот и запиши: «активно призывал», — сказал мне Шурик. — А интересное что-нибудь рассказывал он? Про Хаджи Мурата или про Жилина с Костылиным, или «Войну и мир»? — О многом говорено было… Война дело дрянь… Змеиное жало! — дед сплюнул. Я записал все в тетрадку и попросил деда Антона поставить свою подпись. Но он как-то заулыбался, закашлялся, сказал, что сроду ничего не подписывал, и налил нам по полстакана меду. Когда мы несли портреты в школу, я сказал Шурику, что у меня есть доказательства того, что гость деда Антона не мог быть Львом Толстым, но все равно ремонта избы нужно добиться. — Может, без Толстого попробуем? — предложил я. — Сравнил! Кто такой дед Антон? Пробуй, если хочешь! Я добьюсь всего сам! Так, проспорив и разругавшись, мы незаметно дошли до школы и по дороге раз десять отвечали, что не в сельпо мы купили портреты, что они казенные. Павел Иванович, увидев нас, сразу закричал: — За хулиганство исключил вас из турпохода! — А вы помните, как при помощи дедукции мы отыскали пропавший классный журнал? — спросил, не испугавшись, Шурик. — Портреты тоже нужны были для дела. Павел Иванович