революционные партии, где в руководящих центрах «сидит» агентура, не накрывать, а контролировать. Вдохновленный делами Судейкина и Зубатова, Герасимов стремился создать такую систему политического сыска, чтобы все центры всех революционных организаций находились как бы под стеклянным колпаком, чтобы каждый шаг партийных организаций был известен полиции, «которая решает, что одно проявление их деятельности, с ее точки зрения менее опасное, она допустит; другое, более вредное, пресечет в корне; одному из членов организации дозволит писать прокламации и выступать с речами на митингах, так как он менее талантлив и его выступления производят меньше впечатления, а другого, более даровитого, посадит в тюрьму»9. У Герасимова это хорошо получилось с партией эсеров, когда самый ценный агент Азеф стал руководителем боевой организации партии.

В 1917 году после февральской революции даже остатки разгромленных архивов охранки позволили увидеть масштабы политического сыска. На герасимовский «колпак» работало около 6,5 тысячи агентов, сотрудников охранных отделений и жандармских управлений. И среди них видные партийные лидеры и функционеры. Самые выдающиеся: у большевиков — Р. Малиновский (автор 88 агентурных сообщений), у эсеров — Е. Азеф. Но и «колпак» не мог остановить революционное брожение. Масштабам сыска противостоял масштаб революционных партий, их выступлений, их влияния. Энергия партийных активистов трудно контролировалась. Сами чины полиции признавали это. Они ничего не могли поделать с рабочей интеллигенцией, значение которой в революции, по их мнению, было громадно. В аналитической записке Департамента полиции читаем, что эта интеллигенция представляла «новый вид революционных вожаков» и состояла из «распропагандированных сознательных рабочих, получивших революционную подготовку в подпольных организациях и усовершенствовавшихся в тюрьмах и ссылках». Цвет этой интеллигенции сосредоточен в профсоюзах, где ответственные должности занимают рабочие с «солидным революционным прошлым... разбирающиеся в политических и социальных вопросах...»10.

Но откроем «Бестселлер» Юрия Давыдова, где речь об оплате агентуры: директор департамента полиции «Алексей Тихоныч, бывало, сетовал: «Мы бы купили всех революционеров, если бы сошлись в цене». Неужели и тех, что усовершенствовались в тюрьмах и ссылках? Выходит, проста формула борьбы с революцией: массовая агентура плюс щедрое финансирование ее и всяческого рода провокаций. Недофинансировали! И грянул переворот октября 1917 года.

Провокация как метод, как хитроумная интрига больше всего подвигла писателей и исследователей на сугубо нравственные размышления о сути творимого. Здесь сильно преуспело перо русского революционера, литератора и историка Владимира Бурцева, его продолжателя, нашего современника писателя Юрия Давыдова. Оба сошлись в оценке деяний руководителя боевой организации партии эсеров и агента охранного отделения Евно Азефа, который руками боевиков убивал царских сановников, а потом руками полиции отправлял боевиков на эшафот. Оба единодушны и в отношении главы Петербургского охранного отделения генерала Герасимова, и в отношении бывшего директора особого отдела департамента полиции А. Лопухина, терзавшегося совестью и в конце концов преподнесшего Бурцеву агентурную историю Азефа. За что и был сурово наказан властью.

Не смирился, все жал на правовые принципы. И к Столыпину Петру Аркадьевичу, премьеру и министру внутренних дел России, обратился. Да ответа так и не дождался. А ведь насчет провокации и права не совсем уж и не прав был Лопухин. Когда изнутри агент толкает организацию на конфликт с законом, на выступление, за которым кровь и тюрьма, — это провокация не столько против организации, сколько против власти, режима, общества. Конечно, о нравственности тут речи нет. А вот об искусстве политической полиции работать в границах закона, а то и на грани закона, используя ту же провокацию для защиты власти, речь идти может, как показывает история. Впрочем, на проблеме соотношения нравственности и сыскного мастерства и разошлись сочинения Бурцева, Давыдова и современного литератора Лурье с воспоминаниями асов российского сыска Герасимова, Заварзина, Новицкого, Курлова, Спиридовича и исследованиями историков11.

И все же, все же... Когда власть хочет расправиться с оппозицией, соблюдая видимость закона, она зовет спецслужбы. Так было в Советском Союзе в 30-е годы, когда известные процессы над политическими деятелями из оппозиции готовились советской спецслужбой НКВД. Разрабатывались сценарии, велась огромная работа по постановке политических спектаклей. Это ли не провокация в государственном масштабе руками и умом спецслужб?! Здесь были свои мастера, школу которых заложил Вильгельм Штибер, директор прусской политической полиции, организовавшей кёльнский процесс над коммунистами, после которого коммунистический Союз, основанный Марксом и Энгельсом, перестал жить. Тогда Штибер ловко соединил радикалов с марксистами и подвел последних под уголовную статью. Лучший последователь Штибера в современной истории, конечно, Яков Агранов, заместитель наркома внутренних дел Г. Ягоды. Яков Агранов оказался действительно талантливым режиссером политического сыска в форме судебных процессов. В гитлеровской Германии спецслужба под названием СД организовала поджог рейхстага, свалив вину на коммунистов, чтобы расправиться с ними. Но так и не смогла организовать соответствующий судебный процесс — суд оправдал главного «обвиняемого» Г. Димитрова. В СД были мастера традиционных провокаций, но не было мастеров постановки политических процессов.

Политолог Ханна Арендт в своем фундаментальном труде «Истоки тоталитаризма» делает неожиданный вывод: тоталитарная тайная полиция не выведывает тайных мыслей и не использует испытанный метод тайных полиций метод провокации. Объяснение такое: «главное различие между деспотической (царской, монархической. — Э. М.) и тоталитарной тайной полицией состоит в том, что последняя не выведывает тайных мыслей и не использует испытанный метод тайных полиций, метод провокации... Никто из тоталитарных правителей, разумеется, не мог даже представить себе такой ситуации, в которой ему пришлось бы прибегнуть к провокации, чтобы заманить в ловушку того, кого он считал своим врагом. Более важен, чем эти технические соображения, тот факт, что тоталитаризм определил своих идеологических врагов еще до захвата власти, так что категория «подозрительные» не применялась в полицейской информации. Так, евреи в нацистской Германии или остатки