задержали зарплату на неделю, в марте — уже на две. Среди сотрудников, особенно тех, кто не имел возможности прилично подрабатывать, возник ропот. Некоторые были в отчаянии — главной причиной, как я понял, являлась невозможность вовремя выплачивать проценты по кредитам. А кредиты имелись почти у всех.

Снова, как и в день публикации приказа о снижении зарплат, случилось несколько явных вспышек недовольства. И исполнительный директор отреагировал на них так: заявил, что недовольные могут написать заявление об увольнении по собственному желанию. Его совету, правда, никто не последовал. Ждали.

Меня эти задержки зарплаты тревожили не очень (неприятно, конечно, когда деньги вовремя не выдают, но все-таки не смертельно), хотя, больше в шутку, чем серьезно, я возмущался, причем довольно открыто, и несколько раз ловил на себе недовольные взгляды исполнительного.

И когда числа десятого апреля меня вызвали к гендиректору, я испугался. Пока ехал из офиса на Девятьсот пятого года до Триумфальной, где сидел он, успел передумать массу мыслей. И как оправдываться буду, почему возмущался громче многих (может, и прощения попрошу), и куда, если все же уволят, податься, и что вообще неприятная история; раскаивался, что вякал, находясь, в общем-то, в куда более выгодных условиях, чем большинство других сотрудников явно чахнущего агентства.

В том, что генеральный вызывает для разборки, не сомневался. Для других вещей он мог вполне обойтись телефонным звонком…

К кабинету подходил я уже на трясущихся ногах, вспотевший и готовый к полному разносу.

Хотел было спросить секретаршу, не знает ли она, по какому вопросу меня вызвали, но это было бы совсем как-то по-детски… Внешне спокойно дождался, пока она обо мне доложит и произнесет бесцветно:

— Проходите.

За те месяца три, что не видел его, генеральный заметно осунулся, постарел. Его вид красноречивее всяких приказов и задержек показывал, что дела идут хреновато.

— Здравствуйте, Андрей Юрьевич, — нервно хрипнул я, остановившись в дверях.

— А, привет, — коротко улыбнулся он, — присаживайся.

Присел за длинный стол для совещаний.

— Как дела-то? — без особого желания выслушивать ответ, спросил генеральный.

Я снова похолодел — вопрос вполне мог оказаться подготовкой к объявлению, что я уволен.

— Нормально все, Андрей Юрьевич. Конечно, некоторые нервничают, что с зарплатой так…

— Я знаю… Что ж делать, сложности. Надеюсь, выкрутимся… — Генеральный покачал головой. — У меня вот какая просьба к тебе… Ты в Дагестане был?

— Нет пока.

— Просьба съездить туда, в одном вопросе разобраться. Дорога, проживание, конечно, будут оплачены.

У меня отлегло от сердца, и я почувствовал небывалый прилив энергии, чуть не подскочил на стуле:

— Я с удовольствием!

— Хорошо. Так вот — там есть район на севере: Тарумовский. Там русские живут, и у них возник конфликт из-за церкви. На церковной земле магазин строится, в общем. Посмотри, возьми интервью у того-другого… Это, конечно, не совсем наша тема, но попросили, и глава района — мой знакомый… Как, поедешь?

— Конечно.

Генеральный снова вздохнул:

— Хорошо… Объективно там все посмотри, сделай такой живой материал… Но вообще… — Он, чего я за ним до этого не замечал, замялся, застеснялся вроде. — Я ведь сам родом оттуда. Из Таловки. Село есть такое… Тогда это Грозненский район был, а еще раньше — Ставропольский край. Потом передали Дагестану. При Хрущеве. Русских теперь мало осталось, а в детстве, помню… Ладно, — пресек личные переживания генеральный, — надеюсь, ты меня понимаешь. Когда сможешь вылететь?

— Могу завтра, — бодро ответил я.

— Деньги есть? Хочешь — сейчас выдам, или по приезде…

— Лучше тогда по приезде. — Эта фраза, как я понимал, пойдет мне в зачет.

— Запиши контактные телефоны…

Вышел от генерального в прекрасном настроении и тут же купил в ближайшей кассе билеты туда и обратно. На пребывание в Дагестане отвел себе три полных дня. Достаточно, чтобы вникнуть в проблему; может, куда-нибудь и свозят. Всяких интересных мест, слышал, полно. Впрочем, может, и не стоит особо разъезжать — там неспокойно. Стреляют, взрывают…

Позвонил Полине и, изо всех сил выражая расстроенность, сообщил, что снова отправляют в командировку. Прямо завтра. Вернусь в субботу утром…

И тут она выдала такой поток! Что, мол, давно знает, что мне надоела, но зачем хитрить — это подло. Что давно заметила, что я ее не люблю… Долго кричала в трубку в таком роде, не давая мне вставить ни слова. А я хотел выразить изумление — объяснить, что у меня работа такая и уезжаю всего на три дня… Не сделав даже самой короткой паузы, Полина перешла с истерики на жалобное упрашивание:

— Возьми меня с собой. Пожалуйста! Я не буду мешать. Я тихо буду, в сторонке… За самолет, за гостиницу сама заплачу… Пожалуйста, возьми!..

Я растерялся. С одной стороны, именно в эту поездку мне ничто не мешало поехать вместе с Полиной, а с другой… Ее присутствие грозило массой неудобств, напрягов, сложностей… Нет, без нее. Одному.

— Полин, ты пойми, — сквозь ее уже почти плач стал говорить, — это очень важная командировка. Я буду полностью зависеть от принимающих. К тому же — Дагестан. Там ведь почти война. И я себе не прощу, если с тобой что-то случится. Сам бы я никогда по своей воле не поехал, но мне практически приказали. А тобой я очень дорожу.

— Правда? — На секунду-другую Полина, кажется, разомлела от этого признания, но обида оказалась сильнее. — Но если мы любим друг друга, мы должны быть вместе. Тем более там, где опасно! Возьми меня. Я буду в гостинице сидеть тихо и ждать, когда ты освободишься.

— Там, куда я еду, вряд ли есть гостиницы, — ляпнул я.

— Что?

— Там вряд ли есть гостиницы. Это маленький городишко. Село вообще. Тарумовка какая-то… райцентр.

— И где ты будешь жить?

— Ну не знаю. В кабинете, может, у главы района. Или дома у него.

Я говорил это и сам слышал, что вру. Действительно, большую глупость сложно было придумать. (Впрочем, глупость эта оказалась не такой уж фантастической.) И как должное в тот момент я принял визг в трубке:

— Хватит мне лапшу навешивать! Я все поняла! — И еще десяток малоразборчивых, почти бессмысленных фраз, но крайне эмоциональных.

А потом мертвая тишина в трубке и — мой облегченный выдох.

Я набрал