ему Аслак.

И с того самого дня никто не имел над Торбьорном такой власти, как Аслак.

— Эх, ничего-то ты не знаешь! — сказал однажды Аслак Торбьорну, который, по обыкновению, тащился за ним по пятам.

— Нет, знаю, — ответил Торбьорн, — знаю катехизис до четвертой главы.

— Ерунда! Ты даже не знаешь о тролле, который до самого захода солнца танцевал с девушкой, а потом вдруг лопнул, словно теленок, опившийся кислого молока.

Никогда еще Торбьорн не слыхал таких занятных историй.

— А где это было? — спросил он.

— Где? Ну там, знаешь… да на Сульбаккене!

У Торбьорна широко раскрылись глаза.

— А ты слышал что-нибудь о человеке, который запродал душу черту за пару старых сапог.

Торбьорн даже ответить забыл, так он удивился.

— А знаешь, где это было… Ну? Тоже на Сульбаккене, вон у того ручья!.. Эх, разрази тебя бог, и мало же ты смыслишь в вере христианской, — продолжал Аслак. — Ты ведь ничего не слыхал и о Кари Деревянная Юбка?

Нет, и об этом Торбьорн ничего не слышал, Как ни быстро работал Аслак, еще быстрее он рассказывал: и о Кари Деревянная Юбка, и о жернове, который молол соль на дне морском, и о черте в деревянных башмаках, и о тролле, у которого бороду защемило в стволе дерева, и о семи зеленых девах, выщипавших все волосы на ногах у стрелка Пера, а тот спал и никак не мог проснуться. И все эти чудеса происходили на Сульбаккене.

— Что это, господи, творится с нашим мальчиком? — говорила мать на следующий день. — Он с самого утра залез на скамейку и все смотрит и смотрит на Сульбаккен.

— Да, нынче он у нас самый занятой человек, — сказал отец, который прилег отдохнуть по случаю воскресного дня.

— А говорят, тут один парень обручился с Сюннёве Сульбаккен, — сказал Аслак. — Впрочем, мало ли что болтают люди, — прибавил он.

Торбьорн не понял Аслака, но почему-то густо покраснел. Увидев, что Аслак заметил его смущение, Торбьорн слез со скамейки, взял катехизис и углубился в чтение.

— Вот-вот, ищи утешенье в слове божьем, — сказал Аслак, — а Сюннёве тебе все равно не видать, как ушей своих.

Когда прошло несколько дней и Торбьорн решил, что все уже забыли об этом разговоре, он спросил у матери потихоньку, потому что очень смущался:

— Мама, а кто это Сюннёве Сульбаккен?

— Это еще совсем маленькая девочка, и со временем она станет хозяйкой Сульбаккена, — ответила мать.

— А у нее есть деревянная юбка? Мать удивленно посмотрела на него.

— Что ты там болтаешь? — спросила она. Торбьорн почувствовал, что сказал глупость, и замолчал.

— На свете еще не было такой чудесной девочки, как она, — прибавила мать. — И свою красоту Сюннёве получила в дар от господа за то, что она такая добрая и приветливая и прилежно учится.

Вот и все, что узнал Торбьорн о Сюннёве Сульбаккен.

Как-то Семунд работал в поле с Аслаком, я когда вернулся домой, то сказал Торбьорну:

— Поменьше возись с этим парнем.

Торбьорн пропустил слова отца мимо ушей, но через минуту Семунд снова сказал:

— Смотри, это к добру не приведет.

И Торбьорн стал разговаривать с Аслаком потихоньку от отца. Но однажды все-таки Семунд поймал их, когда они сидели и болтали о всякой всячине. Торбьорн получил хорошую трепку, и ему велели сидеть дома. С тех пор Торбьорн разговаривал с Аслаком, только если отца не было дома.

Но в один из воскресных дней отец ушел в церковь, и Торбьорн таки натворил бед. Все началось с того, что Торбьорн и Аслак играли в снежки.

— Ну, хватит с меня, — закричал вдруг Торбьорн. — Давай лучше кидать во что-нибудь еще.

Аслак сразу же согласился; сперва они метили в тонкую сосну, что росла возле кладовой, потом в дверь кладовой и, наконец, в окно кладовой.

— Только не попади в стекло, — предупредил Торбьорна Аслак. — Целься в наличник.

Однако Торбьорн попал в стекло и даже побледнел от страха.

— Плюнь, — успокоил его Аслак, — все равно никто не узнает. А ну-ка, целься лучше!

Торбьорн прицелился в снова попал в стекло.

— Я не хочу больше играть, — сказал он, но в это время во двор вышла маленькая сестра Торбьорна Ингрид.

— Кидай в нее, слышишь! — крикнул Аслак. Снежок попал в Ингрид, и девочка заплакала. На пороге появилась мать и велела Торбьорну идти домой.

— Бросай, бросай, — шепотом подзадоривал его Аслак. Торбьорн вошел в раж и снова швырнул в сестру снежком.

— Да ты, я вижу, с ума сошел, — закричала мать и хотела схватить его за руку.

Торбьорн бросился от нее наутек, мать побежала за ним по двору, она громко грозила сыну, что расправится с ним, a Аслак весело смеялся. В конце концов она загнала сына в сугроб, поймала его и только хотела задать ему хорошую трепку, как вдруг Торбьорн крикнул:

— А я все равно ей всыплю, здесь все так делают!

Мать остановилась, удивленно посмотрела на сына и сказала:

— Эге, да это кто-то подучил тебя.

Потом она спокойно взяла Торбьорна за руку и увела в дом. Ингеборг не сказала больше ему ни слова, но зато была очень ласкова с малышами и напомнила им, что скоро из церкви вернется отец.

В комнате стало очень жарко; Аслак попросил, чтобы ему разрешили пойти навестить родных. Его отпустили, но как только Аслак ушел, Торбьорн сразу приуныл. У него ни с того ни с сего разболелся живот, а руки так вспотели, что даже пачкали книгу, когда он переворачивал страницы. Только бы мать не рассказала обо всем отцу, когда тот вернется из церкви, но просить ее об этом Торбьорн не мог. Казалось, все вокруг как-то сразу изменилось, и часы зловеще предупреждали: стук-стук, стук-стук! Он выглянул в окно и посмотрел на Сульбаккен. Покрытый снегом и погруженный в молчание, он светился на солнце, словно огромная жемчужина. Дом весело улыбался всеми своими окнами, и, верно, уж ни одно из них не было разбито. Дым тоже весело валил из трубы, значит и там варили что-нибудь для тех, кто был в церкви. Сюннёве, наверное, выглядывает из окна, поджидая отца, и уж конечно не боится, как он, что ее выдерут, когда отец вернется домой. Теперь Торбьорн и сам не понимал, как это его угораздило нашалить; он почувствовал, что сильно-пресильно любит свою сестренку, и ему казалось, что на свете нет ничего сильнее этой любви. Он даже подарил Ингрид блестящую пуговицу, которую получил от Аслака. Ингрид обвила руками его шею, он тоже обнял ее и спросил:

— Ингрид, милая, ты больше на меня не сердишься?

— Нет, дорогой Торбьорн, совсем нет. И если хочешь, ты можешь сколько угодно бросать в меня снежками.

В это время на крыльце послышался шум, кто-то отряхивал снег. Это пришел отец; он был такой умиротворенный и добрый, что у Торбьорна стало ещё тяжелее на душе.

— Ну, как дела? — спросил он,