примирись с тем, что тебе суждено оставаться холостяком». Это было справедливо. Так что я склонил свою гордую спину и надел библиотечное ярмо. Когда мне доверили редкие манускрипты, директор поставил условием, чтобы я бросил курить. «Книги слишком уж хорошо горят, — объяснял он. — Но можете утешаться тем, что сюда не долетят бомбы. Мы ведь живем в воюющей стране! Не бояться бомб — это не так уж мало. Сейчас от безопасного убежища не отказался бы никто». Я согласился с директором, и он не отказал себе в удовольствии еще раз напомнить: «Ни одна бомба не достигнет помещения, отстоящего от поверхности земли на высоту трехэтажного дома». — «Да, бомбам сюда не проникнуть, — сказал я, — и человеческим голосам — тоже».
В те времена я прятался от всех своих приятелей в зале каталогов. Профессора здоровались со мною, спрашивали, как я поживаю, хлопали меня по плечу и ждали, чтобы я начал рассказывать им сплетни. В общем, это были друзья. Через многие годы они пришли на свадьбу моей дочери, целовали жене руку, красную от стирального порошка, говорили: «Кто бы мог подумать? Все это так неожиданно!» Пришел и Аксельрод; Шуламита опиралась на его руку. Отец назвал ее в честь героини библейской Песни Песней, да она и была настоящей Суламифью. До сих пор у нее осталась тугая черная коса, до сих пор я не мог наглядеться в ее большие черные глаза. В эти глаза, которые я так любил...
Аксельрод затянулся, закашлялся, а потом спросил меня, вредно ли для здоровья курить. Я решил дать ему поблажку и ответил, что не вредно. Но, если он сомневается, могу предложить ему мятные пастилки. Мне их порекомендовал директор библиотеки, и я оценил их по достоинству. Аксельрод оперся о плексигласовый столик, закрыл глаза и несколько раз затянулся так глубоко, словно хотел набрать полные легкие дыма. Наконец он посмотрел на меня подчеркнуто дружелюбно и спросил: — Ну что, грешим помаленьку? После затяжек глаза его сверкали. — Спокойно, старик, — шепнул ему Фрейман. — Если ты не привык затягиваться, лучше этого не делать. Мы называли Аксельрода стариком, еще когда были молодыми и ездили на учебные стрельбы. И это несмотря на то, что командиром нашим был не он, а Шрага. — Жаль, что нет Шраги, — сказал я. — Выпили бы за встречу. Аксельрод засмеялся, а Фрейман заявил, что людей с чувством юмора, подобным моему, следует загонять на столбы электропередач, даже если они — люди из университета. На сей раз рассмеялся я, а потом сказал, что Шрага, окажись он здесь, знал бы, как себя вести. Фрейман глянул на часы. Профессор задумчиво проговорил: — Да, он был настоящим командиром. Я кивнул: — Это врожденный дар — быть харизматическим лидером. У тебя такого нет — несмотря на жену и на твое профессорское звание. Аксельрод раздавил в руке сигарету и прикрыл глаза. На лице его, казалось, отчетливее проступили морщины. Внезапно он встал и подошел к стойке. Какое-то время он стоял там и шептался с хозяином. Когда он вернулся, на губах его играла хитрая усмешка. Подошла официантка и поставила на наш столик бутылку коньяка и четыре стакана, после чего одарила профессора похабной улыбочкой. Фреймана аж передернуло. — Вот этот напиток мне по душе! — воскликнул я. Аксельрод наполнил четыре стакана, взял два из них в обе руки, чокнулся сам с собой, потом с нами и возгласил: — Лехаим! За здравие! Он настоял, чтобы мы отпили из наших стаканов, а потом сам осушил те, что были у него в руках. Потом он закрыл глаза, снова открыл и взглянул на нас с видом человека, у которого есть для окружающих парочка сюрпризов. После этого он громко позвал официантку. Та подошла, цокая каблучками и выставляя напоказ свою пышную грудь. Аксельрод схватил девушку за руку ниже короткого рукава и опять посмотрел на нас. Лицо его раскраснелось, на подбородке выступили капли пота. Профессор притянул официантку к себе, что-то прошептал ей на ухо, а затем шлепнул ее по заду. Потом он еще раз наполнил наши стаканы и выкрикнул: — Шраге — многая лета! Фрейман вскочил. Лицо его тоже разрумянилось, кулаками он опирался о стол. Фрейман уже собрался было сказать что-то резкое, но тут я решил, что пора вмешаться. Потянув Фреймана за рукав, я сказал, что раз сам Профессор Аксельрод пьет за здоровье Шраги, значит, все в порядке. Закончил я возгласом: — Король мертв. Да здравствует король! Профессор закивал головой, поднес к своему глазу стакан и взглянул на меня сквозь него. Глаз его через стекло казался мутным. Подошла официантка, поставила на стол тарелку с пикулями, после чего склонилась к профессору, коснувшись его лба грудью, и прошептала, что у них здесь есть все, что нужно настоящему мужчине. — Коли так, принесите нам американских сигарет, — сказал я. Официантка посмотрела на меня. У нее был вздернутый носик, лоб был обернут осветленными перекисью косами наподобие повязки, бледно-розовые губы сложились в зазывную улыбочку. — Шрага умел пить, — печально молвил профессор. Что правда, то правда. После успешных вылазок он обычно выпивал с нами. «Пошли в кафе, — говорил он, — поедим блинчики с молоком». Из кармана его, как правило, уже выглядывала бутылка, отнюдь не молочная. — Что ты сказал? — почему-то спросил профессор, провожавший глазами удалявшуюся официантку. — Эх, до чего же крепкий у нее тыл! И он расхохотался. — Прохвес-сор эттт-тики! — презрительно процедил Фрейман. — Мальчишки! — погрозил мне пальцем Аксельрод. — Вам всегда подавай самое лучшее. Пенки любите снимать — и на солнце, и в темных подвалах. — Тем, кто занимается этикой, полагается снятое молоко, — сказал я. — Вот Шрага умел жить, — задумчиво проговорил профессор и снова поднял стакан. — А ты — чего тебе не хватает?! — взорвался Фрейман. — Вставайте, пошли отсюда! — Я потратил свою жизнь на книги, — негромким голосом констатировал профессор и замолк, а потом вдруг заорал: — Так где же эти чертовы сигареты?! — Спроси у официантки, — презрительно фыркнул Фрейман. — У официантки... — эхом отозвался профессор. — У меня не бывает проблем с девушками-студентками — легко приходят, легко уходят. — Он прищелкнул пальцами. — А ты мне тут пеняешь... Официантка положила перед ним пачку сигарет и кокетливо улыбнулась. Профессор дрожащей рукой вскрыл упаковку. Девица зажгла ему сигарету, потом убрала зажигалку в карман фартука и опять улыбнулась. Фрейман плюнул на пол и растер плевок подошвой. Я вспомнил, что у него есть такая милая привычка — Аксельроду так и не удалось привить ему хорошие манеры. — Если чего-нибудь захотите, я к вашим услугам, — сказала официантка и отошла. —
Аксельрод затянулся, закашлялся, а потом спросил меня, вредно ли для здоровья курить. Я решил дать ему поблажку и ответил, что не вредно. Но, если он сомневается, могу предложить ему мятные пастилки. Мне их порекомендовал директор библиотеки, и я оценил их по достоинству. Аксельрод оперся о плексигласовый столик, закрыл глаза и несколько раз затянулся так глубоко, словно хотел набрать полные легкие дыма. Наконец он посмотрел на меня подчеркнуто дружелюбно и спросил: — Ну что, грешим помаленьку? После затяжек глаза его сверкали. — Спокойно, старик, — шепнул ему Фрейман. — Если ты не привык затягиваться, лучше этого не делать. Мы называли Аксельрода стариком, еще когда были молодыми и ездили на учебные стрельбы. И это несмотря на то, что командиром нашим был не он, а Шрага. — Жаль, что нет Шраги, — сказал я. — Выпили бы за встречу. Аксельрод засмеялся, а Фрейман заявил, что людей с чувством юмора, подобным моему, следует загонять на столбы электропередач, даже если они — люди из университета. На сей раз рассмеялся я, а потом сказал, что Шрага, окажись он здесь, знал бы, как себя вести. Фрейман глянул на часы. Профессор задумчиво проговорил: — Да, он был настоящим командиром. Я кивнул: — Это врожденный дар — быть харизматическим лидером. У тебя такого нет — несмотря на жену и на твое профессорское звание. Аксельрод раздавил в руке сигарету и прикрыл глаза. На лице его, казалось, отчетливее проступили морщины. Внезапно он встал и подошел к стойке. Какое-то время он стоял там и шептался с хозяином. Когда он вернулся, на губах его играла хитрая усмешка. Подошла официантка и поставила на наш столик бутылку коньяка и четыре стакана, после чего одарила профессора похабной улыбочкой. Фреймана аж передернуло. — Вот этот напиток мне по душе! — воскликнул я. Аксельрод наполнил четыре стакана, взял два из них в обе руки, чокнулся сам с собой, потом с нами и возгласил: — Лехаим! За здравие! Он настоял, чтобы мы отпили из наших стаканов, а потом сам осушил те, что были у него в руках. Потом он закрыл глаза, снова открыл и взглянул на нас с видом человека, у которого есть для окружающих парочка сюрпризов. После этого он громко позвал официантку. Та подошла, цокая каблучками и выставляя напоказ свою пышную грудь. Аксельрод схватил девушку за руку ниже короткого рукава и опять посмотрел на нас. Лицо его раскраснелось, на подбородке выступили капли пота. Профессор притянул официантку к себе, что-то прошептал ей на ухо, а затем шлепнул ее по заду. Потом он еще раз наполнил наши стаканы и выкрикнул: — Шраге — многая лета! Фрейман вскочил. Лицо его тоже разрумянилось, кулаками он опирался о стол. Фрейман уже собрался было сказать что-то резкое, но тут я решил, что пора вмешаться. Потянув Фреймана за рукав, я сказал, что раз сам Профессор Аксельрод пьет за здоровье Шраги, значит, все в порядке. Закончил я возгласом: — Король мертв. Да здравствует король! Профессор закивал головой, поднес к своему глазу стакан и взглянул на меня сквозь него. Глаз его через стекло казался мутным. Подошла официантка, поставила на стол тарелку с пикулями, после чего склонилась к профессору, коснувшись его лба грудью, и прошептала, что у них здесь есть все, что нужно настоящему мужчине. — Коли так, принесите нам американских сигарет, — сказал я. Официантка посмотрела на меня. У нее был вздернутый носик, лоб был обернут осветленными перекисью косами наподобие повязки, бледно-розовые губы сложились в зазывную улыбочку. — Шрага умел пить, — печально молвил профессор. Что правда, то правда. После успешных вылазок он обычно выпивал с нами. «Пошли в кафе, — говорил он, — поедим блинчики с молоком». Из кармана его, как правило, уже выглядывала бутылка, отнюдь не молочная. — Что ты сказал? — почему-то спросил профессор, провожавший глазами удалявшуюся официантку. — Эх, до чего же крепкий у нее тыл! И он расхохотался. — Прохвес-сор эттт-тики! — презрительно процедил Фрейман. — Мальчишки! — погрозил мне пальцем Аксельрод. — Вам всегда подавай самое лучшее. Пенки любите снимать — и на солнце, и в темных подвалах. — Тем, кто занимается этикой, полагается снятое молоко, — сказал я. — Вот Шрага умел жить, — задумчиво проговорил профессор и снова поднял стакан. — А ты — чего тебе не хватает?! — взорвался Фрейман. — Вставайте, пошли отсюда! — Я потратил свою жизнь на книги, — негромким голосом констатировал профессор и замолк, а потом вдруг заорал: — Так где же эти чертовы сигареты?! — Спроси у официантки, — презрительно фыркнул Фрейман. — У официантки... — эхом отозвался профессор. — У меня не бывает проблем с девушками-студентками — легко приходят, легко уходят. — Он прищелкнул пальцами. — А ты мне тут пеняешь... Официантка положила перед ним пачку сигарет и кокетливо улыбнулась. Профессор дрожащей рукой вскрыл упаковку. Девица зажгла ему сигарету, потом убрала зажигалку в карман фартука и опять улыбнулась. Фрейман плюнул на пол и растер плевок подошвой. Я вспомнил, что у него есть такая милая привычка — Аксельроду так и не удалось привить ему хорошие манеры. — Если чего-нибудь захотите, я к вашим услугам, — сказала официантка и отошла. —