Вот и сейчас он достал последнюю папиросу, но прикурить ее не успел.
— Я? А я вот покурить хотел. Чудом ведь не отобрали.
— Решайте сами, — не настаивал Нифонт.
— Покурите у стены, — горько рассудил подполковник, — а священника там точно не будет. Так что, действительно, решайте поручик.
Поручик сунул сначала папиросу за ухо, потом переложил в карман кителя, застегнулся на все пуговицы, будто собирался на военный доклад, а не на исповедь.
— Иду, батюшка...
Поручика позвали следующим. Полковник не вернулся. И далее отец Нифонт безошибочно определял, кто будет следующим, и дверь камеры отворялась, как заговоренная, когда исповедь очередного узника была уже кончена. В конце концов в камере остались только молодой юнкер и отец Нифонт.
— Я следующий, — приготовился юнкер.
— Нет, — так же уверенно, как и всем остальным, сказал Нифонт, — как вас зовут?
— Алексей.
— Алексий. Был такой человек Божий Алексий... Знаете?
— Да, помню что-то в детстве... Читали мне... А еще митрополит московский Алексий. Дмитрия Донского пестовал. А когда моя очередь, батюшка? Вы не думайте, я не боюсь.
— Я не думаю, я знаю, что не сегодня.
— Когда же? Ночь еще длинная.
— Не в эту ночь. Поживете еще, Алексий. И, — отец Нифонт печально вздохнул, — не забывайте молиться о тех, кто вышел сегодня за эти двери. Я по именам каждого запомнил, но мне — не судьба. Заучить сможете?
Пораженный юнкер со слезами на глазах смотрел на священника.
— Смогу.
Пока они повторяли друг другу имена, в камеру втолкнули новую группу офицеров и гражданских. Восемь человек.
— Что-то мало, — удивился Алексей.
— Еще будут, — ответил Нифонт.
Несколько развязный человек в окровавленной белой сорочке, с разбитым лицом, войдя в камеру первым, браво представился:
— Капитан Лисовский!
Завидев священника, криво ухмыльнулся и, ерничая, огласил:
— Господа, большевики нам попа послали!
— Не большевики, а Господь Бог! — с негодованием поднялся юнкер.
— Полно вам, юноша! — осклабился капитан. — Полно! Я сюда не душу спасать прибыл. Я только об одном жалею, что мало этих красных тварей передавил. Ясно вам! А тут еще поп! С ума сойти!
— Прекратите, господин капитан, этот батюшка только что проводил в небо целую роту, а вы!..
— Не надо, Алеша, — остановил распаленного юнкера Нифонт, — не надо, лучше имена повторяй. И этих всех запомни. Господа офицеры! Братья! — обратился он к новой группе арестованных. — Я, к сожалению, уже не успею исповедовать всех частно, но, если кто бывал на общей исповеди у отца Иоанна, может вместе со мной покаяться. Время дорого, братья. На общую исповедь нужна общая решимость.
Лица офицеров мгновенно поменялись. Бравый капитан немного растерялся, но быстро пришел в себя:
— Простите, батюшка, только что имел честь беседовать с комиссарами. Лацис — слышали о таком мерзком чухонце?..
— Я попрошу вас оставить свой гнев, господин капитан, — смиренно попросил отец Нифонт, — как вас зовут?
— Георгий.
— Подумайте лучше о своем славном святом.
— Простите, батюшка, — склонил голову капитан. — Я готов.
Глубоко вдохнув, батюшка начал, делая паузы между фразами, чтобы все успевали повторить:
— Исповедаю Господу Богу Вседержителю... во Святой Троице славимому и покланяемому... Отцу и Сыну и Святому Духу... все мои грехи... мною содеянные мыслию, словом, делом, и всеми моими чувствами...
Постепенно нерешительные голоса превратились в небольшой, но стройный хор. Только Алексей, стоявший за спиной священника, молчал, заворожено глядя на офицеров. У некоторых на глазах выступили слезы, но голоса от этого только крепли. Отец же Нифонт даже не задумывался, откуда он помнит и точно ли повторяет слова общей исповеди, на которой был всего раз в жизни в Андреевском соборе Кронштадта.
— Во всех беззакониях я согрешил и имя Всесвятого Господа моего и Благодетеля безмерно оскорбил, в чем повинным себя признаю, каюсь и жалею...
Дверь камеры открылась. На пороге появились несколько красноармейцев и даже какой-то тюремный начальник с оружием наперевес.
— Ты смотри, что тут этот поп устроил!
— Сокрушаюсь горько о согрешениях и впредь...
— Молчать, контра!
— А ну, дай им!
— Попа сюда тащи!
— ...при Божией помощи, буду от них блюстися...
Офицеры попытались заслонить священника, но ударами прикладов и штыков их потеснили. Некоторые были ранены.
— Тащи попа! Как раз щас машину грузят.
— Давай, поп, начальству своему небесному лично доложишь, что у нас тут революция, пусть контру принимают...
— Крест с него возьми, вдруг золотой!
— Да откуда у этого пьяницы золотой...
Дверь захлопнулась. В камере было тихо. Раненные не стонали.
— Простите, господа, но не тот ли это священник, о котором ходили анекдоты? — беззлобно спросил капитан.
Сначала ему никто не ответил. Потом, словно очнулся юнкер, прежде отер разбитые в лохмотья губы, и как мог твердо и громко сказал:
— Это другой священник, господин капитан.
— Да, я тоже так подумал.
— Это точно другой... — подтвердил еще кто-то.
— Я еще никогда не испытывал такого чувства раскаяния и духовного подъема, — вдруг признался капитан.
— И я.
— И я.
— Господа, назовите мне ваши имена, так отец Нифонт сказал, — попросил юнкер.
Где-то в Петровском парке и за городом раздавались ружейные залпы. У красного молоха было еще очень много работы.