сделал еще два шага и вновь ясно услышал тихое шуршание. Повернувшись спиной к окну, он так сильно прижался к раме, что затрещало стекло, и его обступил мрак. Вокруг было тихо и, как обычно, пахло клеем, смесями и древесными опилками.

— Это ты, Эльза? — спросил он и удивился страху в своем голосе.

Ответа из комнаты не последовало, и он поднял часы и попытался различить на них время. Были серые сумерки, но не сплошная темнота. Насколько он смог разглядеть, было не более двух-трех минут одиннадцатого. Он был один уже долгое время, потрясенный и испуганный за Эльзу, оказавшуюся на улицах Лондона в такой поздний час. Он бросился поперек комнаты к двери и, пока возился с засовом, четко расслышал, что маленькие ножки ринулись за ним.

— Мыши! — обессилено вскрикнул он, как только открыл дверь. Он быстро затворил ее за собой, ощутив, как по спине пробежал холодок. Проход был совсем темным, но он нашел шляпу и через мгновение вышел в переулок, дыша более свободно, и поразился, сколько еще света оставалось под открытым небом. Он мог ясно разглядеть тротуар под ногами и улицу, на которую выводил переулок, вдали мог расслышать смех и крики детей, играющих на свежем воздухе. Он удивлялся, каким нервным чувствовал себя, и на миг подумал вернуться в дом и спокойно дождаться Эльзу, но тут же почувствовал тот нервозный страх, снова захватывающий его. В любом случае лучше было пройтись к дому Крэнстонов и спросить у прислуги о ребенке. Может быть, она приглянулась одной из женщин, и та сейчас угощает ее чаем с пирожными.

Он быстро дошел до Белгрейв-сквер, затем поднялся по широким улицам, по дороге прислушиваясь — когда не было никаких других звуков — к тем крошечным шажкам. Но он ничего не слышал и смеялся над самим собой, когда позвонил в колокольчик для прислуги в большом доме. Разумеется, ребенок должен был быть там.

Человек, открывший дверь, был лицом низшего положения, и хотя это был черный ход, вел он себя так, словно это была парадная дверь, и надменно смотрел на мистера Пюклера под ярким светом.

— Никакой маленькой девочки не видели, — сказал он и добавил, что ему ничего неизвестно о куклах.

— Это моя маленькая дочь, — дрожа, проговорил мистер Пюклер, от чего вся его тревога возвращалась в десятикратном размере, — и я боюсь, что с ней что-то случилось.

Человек низшего положения грубо ответил, что «с ней ничего не могло случиться в этом доме, потому что ее здесь и не было». Мистер Пюклер вынужден был сообщить, что человек должен был это знать, и в его обязанностях было следить за дверью и впускать людей, но, тем не менее, он желал повидать младшую няню, с которой был знаком. Но человек был грубее прежнего и захлопнул дверь перед его носом.

Когда кукольный мастер оказался один на улице, он облокотился на перила оттого, что чувствовал себя раскалывающимся напополам посередине позвоночника — прямо как сломанная кукла.

Теперь он понимал, что должен что-то делать, чтобы отыскать Эльзу, и это придавало ему сил. Он начал идти по улицам так быстро, как только мог, по каждой большой и малой дороге, по которой могла пойти его маленькая дочь по его поручению. Он также тщетно спросил нескольких полисменов, не видели ли они ее. Большинство из них отвечали любезно, видя, что он трезвый, здравомыслящий мужчина, к тому же у некоторых из них были свои дочери.

Был час ночи, когда он добрался до собственной двери, измученный, отчаявшийся и убитый горем. Когда он повернул ключ в замке, его сердце замерло, ведь он понимал, что не спит и не видит сны. Он в самом деле слышал мелкие шажки, семенящие по дому через коридор к нему навстречу. Но он был слишком опечален, чтобы испугаться еще сильнее, и страдал от постоянной тупой боли в сердце, проходившей через все тело при каждом ударе пульса. Он грустно вошел вовнутрь, в темноте повесил шляпу, нашел спички и подсвечник на своем месте в углу чулана.

Мистер Пюклер был настолько изнурен и истощен, что сел на стул перед рабочим столом и почти потерял сознание; его лицо упало на сложенные руки. Рядом во все еще теплом воздухе ровно горела одинокая свеча со слабым огоньком.

— Эльза! Эльза! — стонал он над своими желтыми кулаками. Это было все, что он мог сказать, но и это не принесло никакого облегчения. Само звучание ее имени, наоборот, отдавалось новой острой болью, пронзающей его уши, голову и саму душу. Всякий раз, повторяя имя дочери, он подразумевал, что маленькая Эльза умерла где-то на темных улицах Лондона.

Ему было так ужасно больно, что он не почувствовал, как что-то осторожно потянуло полы его старого пальто, так осторожно, что это было похоже на покусывание крохотной мыши. Заметь он это, ему могло показаться, что это действительно была мышь.

— Эльза! Эльза! — вздыхал он над своими руками. Затем прохладное дыхание всколыхнуло его тонкие волосы, и слабый огонек единственной свечи уменьшился почти до искры, не мерцая, как если бы его хотели потушить дуновением, а лишь уменьшился, будто ослаб. Мистер Пюклер почувствовал, как его руки напряглись от испуга. Затем он услышал слабый шуршащий звук, будто крохотная шелковая ткань развевалась от дуновения легкого ветерка. Он сидел прямо, замерев в испуге, когда тихий деревянный голос заговорил в тишине:

— Па-па, — сказал он с паузой между слогами.

Мистер Пюклер вскочил одним прыжком. Его стул с сокрушительным звуком повалился назад на деревянный пол. Свеча уже почти догорела.

Говорил голос куклы Нины. Он бы узнал его среди голосов сотни других кукол, но теперь в нем было что-то еще — слабый людской оттенок, жалостный плач, клич о помощи, вопль раненого ребенка.

Мистер Пюклер стоял замерший и окоченевший, он попытался осмотреться, но сначала не смог, так как ему казалось, будто он заморожен с головы до ног.

Он сделал огромное усилие и поднес руки к вискам, чтобы повернуть голову, как он проделывал это с куклами. Свеча горела так слабо, что могла совсем потухнуть. Комната поначалу казалась совершенно темной, но затем он что-то разглядел. Он бы не поверил, что его было можно испугать сильнее прежнего, но это случилось. Его колени дрожали оттого, что он увидел Нину, куклу, стоящую посреди комнаты. Она сияла слабым призрачным светом. Ее прекрасные стеклянные карие глаза устремились на него. И совсем тонкая линия поперек ее лица от поломки, из-за которой он ее чинил, сияла, будто вычерченная в свете ясного белого пламени.

Но в ее глазах было что-то еще, что-то людское, будто принадлежавшее Эльзе, но на него смотрела лишь кукла, а не Эльза. Тем не менее, в ней было достаточно от Эльзы, чтобы вернуть всю его боль и позволить забыть о страхе.

— Эльза! Моя малышка Эльза! —