Барри Пейн Переселение душ

Зовите меня Уилмэй

Глава I

Филиппу Эмори было всего двадцать лет, когда он решил покинуть Англию. За неимением близких родственников посоветоваться ему было не с кем, а опекун с полным безразличием на все соглашался. И лишь друзья, которых у него, несмотря на все его чудачества, оказалось множество, вознегодовали, и было от чего! Он оставлял Кембридж, отказываясь от блистательного будущего, и уезжал в австралийскую провинцию Куинсленд — можно сказать, на край света.

Мы были с ним дружны, и я твердил ему, что ехать в Австралию, равносильно смерти, если не хуже. Но даже мне он не объяснил, зачем ему понадобилось уезжать из Англии, да еще не куда-нибудь, а в Куинсленд. Конечно, друзья нуждались в исчерпывающем объяснении, и, не получив никакого намека, мы предположили, что причиной всему была женщина. Однако так ли это было на самом деле, а если так, то что это была за женщина, мы не знали.

Вначале он писал мне довольно часто. Затем замолчал, а через полгода я получил длинное послание, которое наполовину посвящалось объездке лошадей, чем он, по-видимому, главным образом и занимался, а наполовину — новому прочтению отрывка из партии хора в «Агамемноне». В лаконичном постскриптуме сообщалось: «Я женился». И ни слова о жене. В ответном письме я поздравил его, попросил подробнее рассказать об избраннице и в качестве свадебного подарка послал пару серебряных подсвечников.

Филипп так и не ответил, получил ли письмо и подарок. Больше года от него не было никаких известий, пока в одной из газет я случайно не наткнулся на извещение о смерти его жены. Я послал ему письмо с соболезнованиями, но и оно осталось без ответа. Филипп, конечно, был чудной человек, но странности странностями, а никакая дружба не выдержит такого упорного молчания.

Прошло несколько лет, и в один прекрасный день я получил от него записку:

«Дорогой Эдвард!

Ты так и не написал мне, что думаешь по поводу моего прочтения „Агамемнона“, а между тем мне хотелось бы знать твое мнение. Ты не хотел бы купить драгоценные камни — опалы? А может быть, знаешь кого-нибудь, кто намерен их приобрести? Постарайся ответить как можно быстрее.

Твой Филипп Эмори».

Я ответил:

«Дорогой Фил!

Я и греческий язык-то забросил, не только „Агамемнона“. И взамен не обрел никакого интереса к опалам, а также не знаю никого, кому бы они понадобились. Ты обходишься со мной непростительно даже для чудака. Возвращайся в Англию, и я прощу тебя за долгое молчание, но переписку считаю бесполезной.

Твой Эдвард Дерример».

Прошел еще год. В одно прекрасное утро мне было доставлено письмо с почтовым штемпелем деревни Эйсхерст в графстве Букингемшир. Оно гласило:

«Дорогой Эдвард!

Ты отказался переписываться со мной — и правильно сделал. Я-то писал тебе в ответ, но дело в том, что забывал эти письма отправлять. Ничего не сообщаю о себе. Не хочу, чтобы кто-то вмешивался в мои дела и что-то советовал, когда мне этого не требуется. Однако ты писал, что простишь меня, если я вернусь в Англию. И вот я вернулся. Мне тридцать два года, и я выбрал свой путь.

Я приобрел поместье Синден и обосновался здесь вместе с Уилмэй. Ты помнишь, что я когда-то говорил тебе в Кембридже, что знаю небольшой уголок, который хотел бы купить. Этот уголок — Синден, дом в елизаветинском стиле и участок земли приблизительно в сорок акров. Сад — просто сказка. Уилмэй и я хотим видеть тебя, просим приехать завтра же и остаться на месяц. Вспомним былые времена. И может быть, я заслужу твое прощение.

Твой Филипп Эмори.

Р. S. Уилмэй — ребенок. Ты настаиваешь, чтобы я рассказал о себе, вот и приезжай. Иначе как ты обо мне узнаешь?»

Я колебался, но предложение вспомнить старые добрые времена перевесило. Я написал Филиппу, выбранив его еще раз за редкие письма, и сообщил, что приеду завтра поездом в семь часов вечера.

* * *

Весь следующий день у меня прошел в суете, и когда вечером я добрался до нужной платформы, поезд уже ушел. Я спросил у носильщика:

— Когда будет следующий? Через полчаса?

— Через час.

Я подумал, не отложить ли поездку еще на день. Но багаж был упакован, и не было смысла возвращаться домой.

Чтобы занять время, я вышел на улицу, нашел телеграф и послал Филиппу извинений почти на десять пенсов. И вдруг мне пришло в голову, что я не купил подарка Уилмэй. Или Уилмэю?.. Филипп не уточнил, девочка это или мальчик. Но я решил, что в десятилетнем возрасте это не имеет особого значения, а потому зашел в кондитерскую и купил несколько коробок французских шоколадных конфет — вполне достаточно, чтобы доставить удовольствие юному существу по имени Уилмэй. Дети любят, когда им преподносят сласти, — тогда от взрослых, хоть какой-нибудь прок.

Филипп ждал меня на платформе станции в Эйсхерсте. Мы не виделись двенадцать лет, но я узнал его сразу. Пока слуга занимался моим багажом, мы, перебивая друг друга, засыпали друг друга вопросами, не дожидаясь ответов.

За прошедшие годы Филипп почти не изменился. Он выглядел молодо в свои тридцать два. Это был красивый человек — высокий, смуглый, атлетически сложенный. У него появилась привычка сопровождать речь жестами, чего за ним не замечалось, когда мы учились в Кембридже.

— Что ж, — заметил я, — для отца десятилетнего ребенка ты недурно сохранился.

— Да, — сказал он, — моему ребенку уже десять лет.

— Кстати, Уилмэй — мальчик или девочка?

— Девочка, конечно. Ты не знаешь даже этого?

Я возразил ему, мол, откуда я могу знать.

— Да, я должен был чаще писать и сообщать о себе. Между прочим, ты любишь детей?

— Ты напоминаешь мне одну девицу, которая как-то спросила меня, люблю ли я поэзию. Дети всякие бывают.

— Ты прав, но Уилмэй — особенная.

Его экипаж ожидал нас поблизости, хотя Синден был в десяти минутах езды от станции, и я предложил прогуляться пешком.

Небольшая липовая аллея вывела нас прямо к парадному входу. Мой багаж уже прибыл и был внесен в комнату, в которой мне предстояло жить. Слуга, распаковывавший мои вещи, извлек четыре большие коробки конфет и торжественно водрузил их на стол. Весьма выгодная покупка — со скидкой, четыре коробки всего за фунт или около того. Я выбрал лиловую коробку с нарисованным на ней позолоченным сердцем, украшенную пурпурной лентой из атласа.

— Легла ли мисс Уилмэй спать? — спросил я слугу.

— Я думаю, нет, сэр, но сейчас узнаю.

Оказалось, она еще не легла.

— В таком случае передайте эту коробку ей