Михалычем здоровались проходящие мимо сотрудники. Он слегка кивал им в ответ.

—    Простите, а куда мы?—озадачился Фридман.

—    У-у-у! Леня! А теперь тебе долго не будут говорить куда, зачем. Статья серьезная.

Они зашли в небольшой тамбур с часовым в погранформе. Михалыч показал удостоверение, и часовой открыл дверь. Оказались на второстепенной лестнице, Михалыч пропустил вперед Фридмана, и они начали спускаться. Дверь за ними с грохотом закрылась. Фридман вздрогнул и остановился.

—    Иди! Иди! — подтолкнул его Михалыч.

—    Но я даже никого не предупредил.

—    Вот за это не волнуйся. Предупредят, сообщат...

Фридман схватил Михалыча за руку чуть ниже локтя и заискивающе зашептал:

—    Но я же сам.

—    Конечно, сам. — Михалыч резко освободил руку. — Мы, правда, тоже немного поработали. Огромное учреждение потело, чтобы впаять какому-то Фридману десятку. ГЪра родила мыттть! Или родила? Как правильно?

—    Не знаю.

—    Гастролеров твоих под эту статью — это интересно. Такой сигнал, понятный всем. Тогда другие сюда и за миллионы не поедут. Тогда и ты мне не нужен со своим чистосердечным.

Михалыч бодро шел по коридору с глухими дверьми без надписей, но с номерами.

—    Так ведь я... Кто ж со мной теперь работать будет после всего этого?

—    Работать? Ну, ты нахал, конечно. Не работать, а расхищать социалистическую собственность. Работать! Я с тобой буду работать! И ты мне каждую копейку, которую спер, отработаешь! Ну так как?

Михалыч резко остановился и в упор посмотрел на Фридмана. Леня почувствовал: от того, что он сейчас скажет, зависит его дальнейшая судьба. Он пытался понять, чего ждет от него Бехтеев. Пауза затягивалась. Он осторожно, как будто на ощупь, начал:

—    Осенью хотели солистов Ленинградского мюзик-холла, но это пока не точно.

Михалыч, не дослушав, повернулся и продолжил движение.

—    Но я хочу помочь! Я искренне хочу, — взмолился Фридман, едва поспевая за ним.

—    Мюзик-холл, Леня, это не помощь, это насмешка.

Они приближались к еще одному часовому, стоящему в конце коридора.

—    Я могу кого угодно, любого из народных, большие коллективы. Я просто не знаю, какой уровень вас интересует.

—    Высокий. — Михалыч развернул удостоверение часовому.

—    Высоцкий? — испуганно переспросил Леня.

Часовой со скрежетом распахнул дверь.

—    Хорошая кандидатура. — Михалыч прошел вперед, оказавшись в широком светлом холле.

—    Извините, Виктор Михайлович! Вы сказали — Высоцкий? — спросил Фридман, заглядывая в глаза Михалыча.

—    Нет, Леня, это ты сказал — Высоцкий.

Михалыч толкнул тяжелую дверь и пропустил Фридмана вперед. Неожиданно для себя Леня оказался на улице. Ташкентское солнце ослепило его, и он зажмурился.

Михалыч же возвращался в свой кабинет, где остались Кибиров и кассир Бекмамбетова.

Он давно понял, почему ему, полковнику КГБ по Узбекистану, дали задание раскрутить дело о злоупотреблениях в филармонии. Во-первых, это не его уровень. Во-вторых, плевать всем было на филармонию, на артистов и тем более на звезд. Надо было уколоть руководство республиканского МВД, в чью компетенцию входили такого рода преступления. Дело необычное, ответственное. Ошибаться нельзя. Доказательства требовались явные. Не просто сообщения сексотов или анонимные письма трудящихся. Нужна была неопровержимая доказательная база. Громкое дело, а значит, и громкое имя.

И это было самым уязвимым местом в работе, которую предстояло сделать Михалычу. Знаменитость — это всегда связи, знакомства. Михалыч не раз испытывал на себе давление. Рано или поздно у подследственных находились родственники или друзья на самом верху. В Узбекистане вообще все чьи-то родственники или друзья. Начинались звонки, неофициальные беседы, иногда даже угрозы. Фигура союзного масштаба привлечет и заступников союзного масштаба. И как поведет себя руководство Михалыча, неизвестно. Могут и сдать и его самого, и его сотрудников, скажут: перестарались!

И вот — выход есть! Высоцкий знаменит на всю страну, но у него дурная репутация. Песни его не залитованы, плюс он скандалист, плюс его крутят «вражеские голоса». За такого никто заступаться не рискнет. И кто подсказал? Фридман! Уж на кого-ко-го, а на него Михалыч точно не рассчитывал. Поначалу Фридман представлялся Михалычу сильным и решительным соперником.

Ведь по материалам предварительных проверок Фридман воровал «в особо крупных». В его дела были вовлечены десятки людей. В определенных кругах про него ходили легенды. Однако то, что увидел Михалыч, разочаровывало. Фридман оказался жалким, трусливым и просто глупым.

Это никак не сочеталось с преступными схемами, которые стали известны Михалычу.

Схема первая. Мертвые души. Приезжает артист с аккордеонистом, а в отчетах—с оркестром. Гостиница, проезд, питание, концертные ставки. К отчетам прикреплялись авиабилеты, которые администраторы выпрашивали у прилетевших граждан в аэропорту. Те отдавали. Зачем человеку, который вернулся из отпуска, билет? А тут можно приятному молодому человеку помочь.

В ведомостях расписывались сами, администраторы только ручки меняли для конспирации. В гостиницах за бутылку коньяка получали справки на те фамилии, что в авиабилетах, и все шито-крыто. Человек пятнадцать провели как оркестр — и можно жить.

С обратными билетами вообще не заморачивались. Прикладывались якобы копии якобы писем на коллективные билеты и писали: «оплата наличными». Деньги на все брались из концертной выручки.

Схема вторая. Перекупщики. Занижалась цена билета, и отдавались они по два номинала спекулянтам, а те перед концертом драли со зрителей еще больше. В кассе-то билетов нет.

Схема третья. «Полупустой зал». То есть в реальности аншлаг, а в отчете — «двести билетов не продано», а иногда и пятьсот. Ну не пошли зрители, не получилось у Аркадия Райкина зал собрать — вот они и остались, непроданные билеты. Комиссия собиралась, посчитала. «Серьезная комиссия» — директор зала, работник филармонии, контролер народный. Все расписались и бланки непроданных билетов приложили.

Но чтобы зал все-таки был полным, продавались на эти якобы пустые места билеты другой серии. Какой зритель смотрит на цифры в билетах? Надо только быстренько после продажи билетов фальшивые корешки сжечь, которые в кассе остались, и все хорошо. Пятьсот билетов по два-три рубля—деньги!

Но Фридман и компания пошли еще дальше. Они не показывали в отчетах целые концерты. Устраивалось три концерта в одном зале, а отчитывались только за последний; выручку за этот последний концерт и несли в