ни радио, ни телевидение, ни джаз, ни наркотики, ни виски не проникли в таких ужасающе доступных масштабах, как в наши города.

Почти сто лет назад австрийский психиатр Крафт-Эбинг писал, что сумасшествие начинается с того момента, когда человек начинает непроизвольно читать вывески над магазинами. Теперь это устарело! Сумасшествие начинается, когда человек, сидя на высоком стуле у стойки бара, в одиночестве тянет через соломинку алкогольную гадость или когда, развалившись на диване, нервно подергивается, упиваясь рваными визгливыми ритмами.

Любой психиатр, глядя на первого, окаменелого, и второго, дергающегося, установит первичное умопомешательство. И, казалось бы, чего проще: выбить рюмку из рук или ударить молотком по магнитофону!

Так нет! Человек завопит: «Вы подняли руку на мою свободу!»

И обществу нет дела до того, что последует за рюмкой коктейля и за изматывающей нервы музыкой…

…Меня встретила и повела к зданию немолодая женщина в больших роговых очках. По пути она сказала, что телеграмму о моем прибытии получили и что для меня приготовлена комната на первом этаже.

Я немного смутился и замедлил шаги, когда, пройдя небольшой погруженный в полумрак холл, она начала спускаться по лестнице вниз. Видя мою нерешительность, моя спутница объяснила:

— У нас этажи принято считать с самого низа… Понимаете? Над поверхностью земли только часть здания.

Это напомнило мне один фронтовой город, где авиация разрушила почти все дома и где мы обнаружили невзрачный каменный сарай — надстройку над четырнадцатью подземными этажами. То был подземный склад боеприпасов.

В полумраке мы остановились на какой-то площадке, затем открылась дверь лифта, и несколько секунд мы быстро опускались вниз.

Этаж очень походил на современные подземные переходы со стенами, выложенными блестящим кафелем, и с мягким люминесцентным освещением. В стенах чернели двери — одни стеклянные, другие — из непрозрачного желтого пластика, третьи — металлические.

— А вот и ваша квартира, — сказала женщина, широко открывая одну из желтых дверей. — Седьмой номер. Устраивайтесь и отдыхайте.

Она была не слишком разговорчива и сдержанна, эта моя провожатая.

Я так и не заметил, куда она скрылась.

2

Мы сидели втроем за одним столом и пили кофе. Я, еще один мужчина напротив и девушка по правую руку от меня.

Пережитое за несколько часов произвело на меня впечатление, и, спускаясь в это сияющее кафелем подземелье, я изрядно перетрусил.

А в общем-то ничего в этом особенного нет, успокаивал я себя. Сейчас люди все чаще и чаще забираются под землю, и не только для того, чтобы спрятать здесь какие-то секреты, но и по другим причинам. А почему бы людям совсем не перебраться под землю, как уэллсовским морлокам?

Может быть, подумал я, подземная жизнь избавит нас от множества неприятностей и бед. Например, от войн. Я себе не представлял войну между подземными государствами. Какая для этого нужна военная и промышленная организация? А какие средства ведения войны? И никакие бомбы, даже самые совершенные, здесь не помогут. Не нужны здесь ни авиация, ни ракеты, ни морской флот, ни пушки! Все это потеряет всякий смысл, если все человечество закопается под землей.

При мысли о подземных подкопах одного государства под другое мне стало смешно.

Я весело взглянул на девушку и спросил:

— Как вы думаете, можно ли воевать, если все человечество переберется под землю? Представляете, подземные города, селения, фермы и так далее?

Она вздрогнула и быстрым движением головы отбросила назад прядь каштановых волос. Она была очень мила, но при свете люминесцентных ламп было трудно определить, сколько ей лет.

— Н-не-знаю…

Она произнесла это тихим, мелодичным, немного грустным голосом.

— Я не представляю войну под землей, — продолжал я. — Для этого нужны совсем другие принципы, совсем иное оружие. А пока все это будет создано, люди забудут, что такое война вообще! Или так. Чтобы покончить с войнами, нужно переселить всех под землю, скажем, лет на сто — сто пятьдесят. А после вернуть обратно. Двух поколений вполне достаточно, чтобы обо всем забыть.

Она молча потягивала кофе и ничего не отвечала.

— А почему вы, собственно, заговорили о войне?

Мужчина, задавший этот вопрос, был высокий худощавый блондин с маленькими голубыми глазами. Это проклятое освещение не позволяло определить ни возраста человека, ни особенностей его лица. Свет струился с широких люминесцентных панелей, вделанных в стены и потолок, и теней совсем не было. А ведь только тени создают архитектуру лица, по которой можно отличить молодость от старости.

— Разве все это, — я сделал широкий жест рукой, — не для войны?

— Под землей не только военные заводы, — заметил он уклончиво.

— Что же еще?

— Ну, например, лаборатории для изучения космических лучей. Или сейсмические станции.

Парень явно избегал ответа на мой вопрос.

— Здесь я не вижу ничего, что бы напоминало об этом, — усомнился я. — Впрочем, я не физик и не геофизик, а просто психиатр. Кстати, давайте познакомимся. Меня зовут Пэй Сорран. А вас?

— Голл Интри.

— Я — просто Сэд.

— Вы упорно скрываете свою фамилию, — улыбнулась девушка.

— Это не имеет значения, — блондин поставил чашку на стол и поднялся. — Здесь можно называться любым именем и называть любые фамилии. Какая разница? Мы вполне могли бы для этой цели использовать цифры. Скажем, для мужчин нечетные, а для женщин — четные. Я — один, вы — два, а господин Пэй — три.

— А почему вы присвоили себе первый номер? Это невежливо, — попробовал сострить я, глядя на улыбающуюся девушку.

— Потому что я первый сюда прибыл.

Сэд явно был не расположен продолжать беседу. Я налил себе еще кофе. Девушка курила сигарету, уставившись в свою пустую чашку.

— Кто вы по специальности, Голл? Можно вас так называть?

— У меня нет никакой специальности… почти никакой…

— Не успели окончить университет?

Она усмехнулась.

— Какой там университет! Работала манекенщицей… Потом в цирке немного…

— Интересно… И вы знаете какие-нибудь цирковые фокусы?

— И фокусов не знаю. Я там всего лишь одевала акробаток. Шила им наряды.

— Понятно. А после решили… Впрочем, боюсь показаться навязчивым. Ну а вы можете спрашивать меня о чем угодно. Да я и сам могу вам все рассказать. Я…

Она бросила сигарету в чашку и встала из-за стола.

— Мы еще успеем рассказать друг другу все. Нужно экономить свои истории. Вы знаете, как становится скучно с человеком, когда о нем уже все знаешь.

— О-ла-ла! — воскликнул я. — А