Константин Казенин «Тихие» конфликты на Северном Кавказе: Адыгея, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия

Светлой памяти моих родителей Татьяны Валентиновны Галицкой (1938–2002) и Игоря Игоревича Казенина (1942–2006),

Всегда терпеливо ждавших меня из кавказских командировок

R.I.P.

Северный Кавказ — сгусток многовековой боли. Ни одна из существующих в регионе проблем никогда не была решена до конца. Здесь, словно огурцы на зиму, консервировалось все, начиная от запредельного напряжения в межнациональных отношениях и кончая абсолютными провалами в решении вопросов социально-экономического развития. Поэтому — в пересчете на душу населения ли, на единицу территории ли — регион имеет наибольшее количество «замороженных» конфликтов, немыслимое число безработных, целый букет других социальных и прочих болезней. В этом смысле, если Чечня сегодня и является язвой на теле России, то только одной из многих. Где ни ковырни на Кавказе, там или ржа, или проказа, поразившая страну в целом.

Абдулла Асиев, газета «Чеченское общество», № 18 (109), 28 сентября 2007 г.

Память не стареет,

Память душу греет,

Память — это вечная вражда.

(Из песни рок-группы «Лицо кавказской национальности», 2005 г.)

Предисловие

На протяжении 1990-х и начала 2000-х гг. Северный Кавказ в основном воспринимался в России как «Чечня и окрестности»: все наиболее значимые события происходили именно в Чечне, соседние регионы пребывали в ее грозной «тени». В середине 2000-х ситуация стала меняться: чеченский лидер Рамзан Кадыров при поддержке федерального центра получил всецелый контроль над своей республикой, которая, по многим оценкам, сделалась для российской власти еще менее «прозрачной», чем в военные годы. При этом Кадырову не позволили стать фигурой общекавказского масштаба: на другие регионы российского Кавказа чеченское руководство мало оказывает влияние. Можно долго спорить о том, насколько стабильна нынешняя ситуация в Чечне, однако очевидно, что, пока она сохраняется в своем сегодняшнем виде, позиции федерального центра на кавказском направлении во многом зависят от того, что происходит в других северокавказских республиках.

Агрессия Грузии против Южной Осетии в августе 2008 г. подтвердила и дополнительно повысила политическую роль республик Северного Кавказа, которые вовсе не ограничились в тех событиях функциями тыла. Если чеченский батальон «Восток» в составе регулярных частей Российской армии принял участие в ответной операции против грузинских войск, то другие народы Северного Кавказа были готовы послать в район конфликта своих добровольцев. Это заставило вспомнить о грузино-абхазской войне 1992–1993 гг., когда победа Абхазии в значительной мере была обеспечена войсками Конфедерации горских народов, состоящими из северокавказцев. На этот раз неконтролируемого участия добровольцев в конфликте не было. Общественные организации, способные объявить их призыв, показали, что не будут этого делать без согласования с федеральным центром. Но стало очевидным и то, что «национальные» регионы Юга России по-прежнему обладают значительным потенциалом политической и военной мобилизации населения.

Поэтому неудивительно, что эти республики сегодня уже никому не представляются «гнилыми местечками» и вызывают серьезный интерес политиков, политологов, журналистов. Правда, здесь не обошлось без некоторых «несправедливостей»: Дагестан, Ингушетия, Северная Осетия получают гораздо более пристальное внимание, чем республики Западного Кавказа, считающиеся более «спокойными». Действительно, ситуация в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии лишь в редкие моменты достигала того накала, который стал уже привычным для восточных соседей этих республик, а Адыгея и вовсе счастливо избежала в постсоветское время каких-либо грозовых событий. Однако во всех западных республиках Северного Кавказа в последние годы происходили весьма непростые процессы, и не раз приходилось слышать прогнозы, что имеющиеся там внутренние противоречия могут вырваться наружу и вызвать серьезные социальные катаклизмы.

Адыгея, Карачаево-Черкесия и Кабардино-Балкария в значительной мере объединены общей многовековой историей, а на рубеже XX и XXI веков развивались, можно сказать, параллельным курсом. После политической неопределенности 1990–1991 гг. власть в этих республиках крепко взяли в свои руки представители местной бюрократии, занимавшие там ключевые посты еще во времена СССР. Можно сказать, что смены поколений, имевшей тогда место во властных структурах многих регионов, на западе Кавказа с уходом коммунистического режима не произошло: там в запасе у партийной бюрократии оказалось еще несколько лет достаточно спокойного существования. Однако к началу 2000-х гг. во всех трех республиках элиты уже основательно «лихорадило», противоречия между властными кланами, бизнес-группами, отдельными территориями становились все ощутимее.

По сути своей эти противоречия вряд ли сильно отличаются от того, что можно видеть во многих других субъектах Российской Федерации, где и сегодня, несмотря на возрастающую регулярность государственного устройства, нередко возникают конфликты, связанные с борьбой за какие-то активы или за рычаги политического влияния. Однако в данном случае значимость — и потенциальная опасность — любого такого конфликта усиливается той самой «кавказской спецификой», о которой, к месту или не к месту, говорится немало. На мой взгляд, эта специфика — не в пресловутой «горячности» жителей региона и не в приписываемом им неумении решать спор миром: несостоятельность этого последнего обвинения в свой адрес народы Северного Кавказа, в том числе его западной части, за постсоветский период не раз доказывали. Истинная же специфика видится в ином. Северный Кавказ — особенно в своем наиболее густонаселенном городском секторе — объединил разные народы, но не стал для них «плавильным котлом», лишающим этнического самосознания. Оно на западе Кавказа укрепляется еще и тем, что у основных проживающих там народов довольно сильно отличаются судьбы, как в далеком, так и в недавнем прошлом. Всякая заметная фигура в северокавказских республиках неизбежно воспринимается сквозь призму своей принадлежности к тому или иному народу, а всякая территория — прежде всего как часть исторической земли определенного этноса. Это