стопы. «Все, — решил Колесов, — все». Он вытащил из рюкзака блокнот и вставил его в нагрудный карман так, чтобы обе обложки попали прямо в зажимы контактов.

Осталось щелкнуть рычажком — и все, что он подумает, тут же окажется записанным в блокноте. Поэтому надо быть аккуратным и внимательным. Говорят, в старину становились такими, лишь когда принимались писать, — да и то не всегда. А в мыслях черт-те что творилось. Сколько это должно было доставлять неудобств!.. Однако еще раз, в последний, — хватит случайных мыслей. Иначе придется их стирать, а профессор Павлович не любит пропусков. «Интимная мыслишка в голову пришла, — говорит он, ткнув пальцем в белую строчку или абзац. — А не пропустили вы чего-нибудь в этот момент? Где ваш максимум внимания, где культура наблюдения!» Итак, в последний уже раз, — все! Он перевел рычажок.

…Дорога идет вверх — моя дорога, потому что никакой протоптанной тропинки нет. Да и кому было топтать ее? Деревья здесь невелики. Самое большое — не выше фонарного столба. Кора на них серого цвета, гладкая, даже блестит слегка. Из этого дерева будут, не обрабатывая, делать мебель… Удивительная пустота вокруг — какой-то заброшенный ботанический сад. Не то, чтобы волка, лисицы, не говоря уж про льва, — даже насекомых нет. Странно, как могла жизнь остановиться у порога животного мира? Наверное, поэтому так беден здесь растительный мир… На новых планетах любой факт требует анализа, и даже самый неглубокий анализ перерастает в гипотезу. А гипотеза — это уже почти открытие. И как хочется его сделать!.. На Земле и думать об этом бесполезно: все настолько изучено, что можно лишь вводить поправочные коэффициенты к поправочным коэффициентам. А здесь имеешь полное право любую гору назвать своим именем. Два года назад Валька Чесалин обнаружил разумных существ, которые в минуту опасности становились невидимыми. Все законы оптики летели к чертям!.. Он же и механизм определял. Тут-то он, конечно, ничего не сделал, но «эффект Чесалина» остался в терминологии. А Юра Львович?.. Увидев погоню одних четвероногих за другими, он не растерялся, засек ориентиры, нажал стрелку секундомера и определил, что скорость их составляет что-то около пятисот километров в час. И это на планете, где ускорение силы тяжести — 11,4 м/сек²! Статья его в журнале «Биология космических объектов» была признана сенсацией года номер один… Да, до чего же хочется сделать открытие! Не для славы — тому, кто за ней гонится, ее все равно никогда не хватает, — а чтоб подтверждено было и признано, что ты недаром занялся делом, к которому столь многие стремятся…

Подъем кончился, началось плоскогорье. Дорога была нетрудной, на Земле приходилось одолевать гораздо более сложные маршруты. Поднимались на высочайшие вершины мира, бродили по дну Атлантического океана, пересекали ледниковые страны. А здесь?! Не практика — прогулка… Когда-нибудь потом, пробираясь по колено в концентрированной кислоте, сквозь облака аммиачных паров, ожидая, что вот-вот покажется какая-нибудь ужасная морда, или лапа с когтями загородит дорогу, будешь вспоминать, как идиллию, как прощание с беззаботной молодостью, эту планету, спокойный ее воздух, блеклое нежаркое солнце, густые, влажные деревья. Кто назвал ее Сиреневой? К черту! Планета бабьего лета — вот что это такое… Но день кончается: солнце уже готово нырнуть за горизонт, чтоб завтра выплыть на том же самом месте. Можно садиться, ставить палатку, разводить костер…

В старину для этого собирали сучья, дрова рубили. Вот возни было! А сейчас горит воздух. Правда, горелку выдают только первопроходцам: на Земле воздух берегут. Но зато здесь — жги на здоровье, воздуха предостаточно! А остановиться можно хотя бы вон у тех трех камней — пригнувшихся, чуть подавшихся вперед. Кстати что-то блестит на гранях этих камней — быть может, крупицы руды? Вот была бы находка!..

Вплотную к камням Колесов подходить не стал: от подобных поступков предостерегал один из первых параграфов кодекса безопасности. С камней мог свалиться обломок; они могли обрушиться сами; вполне реальными могли оказаться в них норы диких зверей или полуразумных живых существ; почва под ними, расползаясь тысячелетиями, быть может, дожидалась последнего, вызывающего землетрясение толчка, — шага человека… Все это учили еще на первом курсе и повторяли в конце каждого следующего.

Колесов расположился на открытой площадке метрах в двухстах от камней. Даже обрушившись, они бы его не тронули, разве только специально покатились бы на него. Но таких случаев пока еще не было. Правда, пункт девяносто шестой того же параграфа строжайше запрещал ориентироваться на прошлые случаи и предписывал при любых обстоятельствах перебирать любые возможные варианты. Но не висеть же было в воздухе!.. По возвращении на Землю надо будет заявить Павловичу, что в существующей формулировке пункт не имеет смысла: «любые возможные варианты» следует заменить на «максимально вероятные».

Он достал палатку, положил на нее руку, для четкости представления прикрыл глаза. Маленький островерхий домик возник в его мыслях. И тотчас же поползли вверх телескопические штанги, выпрямились полимерные растяжки, — палатка была готова.

Поужинав разогретыми на горелке консервами, Колесов вдавил опустевшую банку в почву. Через несколько дней она распадется там на атомы, предотвращая заражение чужой планеты земными отбросами… Потом он лежал в палатке, смотрел сквозь открытую дверь на огонек горелки и думал о том, до чего удачно все складывается. Планета попалась не злая, и, пожалуй, это даже хорошо, потому что кто знает, по каким дорогам придется идти в будущем, сколько раз проваливаться и сколько тонуть?..

Он проснулся утром в самом отличном состоянии духа. Завтрак, сборы — все заняло совсем немного времени. Чтобы выйти на прямую, ведущую к солнцу, нужно было обогнуть камни. Колесов прошел, почти касаясь их неровных, будто бы с рябью боков, с такими же, как на воде, отблесками. Возле первого он остановился, отбил молотком кусок породы, сунул в рюкзак и двинулся дальше. Он шел прямо на солнце, а оно поднималось все выше, подпираемое дымящимся столбом. Когда, став похожим на шляпку от гвоздя, солнце встало прямо над его головой, он лег под дерево и спал два часа, а потом снова шел по плоскогорью, пока не достиг некрутого склона. Здесь он двигался параллельно вершине — траверсировал, как на Земле учили его говорить альпинисты. Шагалось ему легко, и мысленно он был уже на Земле, и беседа с профессором осталась уже позади, и надвигался вечер. Об окружающем он