домашних вещей, которые он вертел в руках.

Здесь надо отвинтить, думал он, эту крышечку надо приподнять, а эту штуковину поставить на попа и постучать по ней, нет ли там двойного дна.

Сперва сделаем так, думал он неторопливо, а потом сделаем эдак.

У Гуляева не задалось с самого начала. Начинать надо было с платяного шкафа, а дверцы его были заперты на ключ. Нижние ящики тоже не поддавались.

— Ключи у кого, девочка? — спросил он Любу. Она ничего не ответила, ожесточенно заплетая и расплетая свои косички.

— Я вас, Ксения Макаровна, по-хорошему прошу, — сказал Гуляев. Конечно, это для вас неприятное переживание, но постановление вам было зачитано в присутствии понятых, социалистической законности мы не нарушаем, а ключи вы должны мне вручить.

— Люди добрые, — сказала старуха, подняв на Гуляева размытые годами глаза. — Дождитесь вы, за ради Христа, Валерика. И ключи при нем, и сам разъяснит… Можете вы это понять?

Люба потрясла ее за колено и громко сказала: — Перестань, бабушка. Не проси их.

— А ты, девочка, села бы за уроки, — посоветовал ей Гуляев, соображавший в это время, как ему быть. — Вон у тебя и книжки разложены.

Люба окинула его гордым и презрительным взглядом, подняла с пола мяч и принялась кидать его об стену, ловя в руки.

Гуляев нашарил в своем кармане связку ключей от служебного письменного стола; всовывая их поочередно в замочные скважины, он подобрал наконец подходящие и отпер шкаф.

Жуликов Гуляев ловил давно. Он был честным человеком, стремившимся исправно исполнять свои обязанности, и если бы милицейская работа всегда шла одним курсом, то Гуляев, вероятно, достиг бы больших чинов и званий. Но курс этот иногда менялся, а Гуляев, не замечая поворотов, продолжал двигаться в заданном направлении. Он крепко усвоил когда-то, что преступников надо ловить и сажать без всяких церемоний, допрашивать их можно грубо, стремясь к цели напрямик. Это уж потом пошла такая мода, что не всякое преступление надо считать преступлением, началась вся эта возня с общественностью, в которую Гуляев не слишком верил, хотя и он, выступая на собраниях и совещаниях, произносил все положенные по службе сочетания слов, но делал это крайне неуклюже. Его беда и заключалась в неуклюжести языка, она выдавала его с головой. Модно было нынче разговаривать с жуликами очень вежливо, они и сами об этом знали и, чуть что не так скажешь, тотчас строчили жалобы.

По характеру своему и исполнительности Гуляев был солдатом, и, как всякий солдат, он считал, что дела на всем фронте обстоят именно так, как в расположении его роты.

А поскольку дел у него не уменьшалось, он считал, что все эти разговоры о снижении преступности путем воспитательной работы общественности есть не что иное, как очередная липа.

Арестовав сегодня утром Лебедева на овощном складе, а затем его сожительницу Тулину в магазине, Гуляев был совершенно убежден в том, что они опасные преступники. И сейчас им владело чувство удовлетворения оттого, что лично ему удалось их обезвредить. Оставалось только найти в этой комнате побольше нажитого нечестным путем имущества, чтобы вернуть его государству.

И Гуляев начал планомерно обыскивать шкаф. Сперва он открыл широкую правую створку. На круглой палке, от стенки до стенки, висела вплотную друг к дружке на деревянных плечиках мужская и женская верхняя одежда.

Запах от нее шел магазинный, неношеный, пахло из шкафа мануфактурой, а не человеческим телом.

Вынув на свет наугад несколько вещей — пальто, шубы, костюмы, Гуляев быстро осмотрел воротники, края рукавов и убедился, что они ненадеваны.

Дворничиха Катя с горестным любопытством следила за тем, что он делал.

Богатство, открывшееся ее глазам, богатство, которое она не могла даже оценить, больно ушибло ее. Несправедливость жизни, творившейся вокруг, обижала Катю.

Ах ты господи, — думала она, глядя в шкаф, — что ж это на самом деле творится! Наворовали средь бела дня Валерка с Дуськой. По двору в чем попало ходили, а у них вон сколько добра припрятано. Спину гнешь, лестницы захарканные моешь, вертишь контейнеры с помоями, другой раз так накантуешься, что пальцы не разогнуть, — и все за тридцатку в получку. За Толика в детсадик — девять рублей отдай. А в торговле вон как живут. Кругом сволочи. Матери родной этот Валерка леденца не принес. Валенки у нее прохудились, так и ходит. Кругом у них с Дуськой, видать, все купленные были. Они и сейчас откупятся — сунут, кому надо. В милиции, говорят, тоже бррут. Длинный этот копается в шифоньере, а вдруг да там деньги, взял и положил в карман. Поди потом дознайся. Ах ты господи, как жить, как жить?..

— Товарищ понятая, — сказал Гуляев, — прошу посмотреть сберегательные книжки.

Запустив руку по локоть под белье, сложенное доверху стопкой на полке, Гуляев нащупал пальцами и узнал раньше, чем вынул, четыре сберкнижки.

Катя подошла к нему, он разложил их на столе рядом, отогнув и разгладив картонные обложки.

— Любовь Валерьяновна Лебедева, — тихо прочитал Гуляев. — Сумма вклада тысяча двести рублей.

— Любовь Валерьяновна Лебедева, — прочитал он в следующей книжке, — сумма вклада семьсот рублей.

— Ксения Макаровна Лебедева, сумма вклада пятьсот рублей.

— На предъявителя, сумма вклада девятьсот рублей.

— Паразит! — прошептала Катя. — Вот паразит.

Старуха сидела на железной кровати не шевелясь. Ей давно хотелось прилечь на подушки, ломило поясницу, ныли опущенные вниз ноги, но лечь она не могла, потому что в комнате были чужие люди, и она была за это в ответе перед сыном. Глаза ее плохо различали то, что делалось сейчас в комнате, внучка стучала мячом по стене над самым ухом, голосов она тоже не разбирала.

Когда ей прочитали постановление, она сразу поняла, что против сына затевается неладное. Дуська, наверное, его подвела. От Дуськи все и повелось.

Она его по миру пустила, лишней копейки в доме нет, все дочиста проедают. Насмотрелась, слава богу, за две недели. Любу, внучку, тоже обижает, мачеха и есть мачеха. Третьего дня вступилась за девчонку, получила от ворот поворот. Ежели, говорит, вам, маманя, у нас не нравится, то мы силком не держим. Пять, говорит, рублей как высылали, так и будем высылать, картошка у вас своя. Валерка, конечное дело, молчит, она об него ноги вытирает. Придут сейчас в обед, расшумятся на старуху: зачем пустила, зачем не вскричала соседей. А я их городских порядков не знаю. Случись в деревне, послала б Любу за самогонкой…

Ее клонило в сон, и одновременно хотелось есть: при невестке она чинилась за завтраком, не кушала досыта. От голода и от страха перед сыном, который вот-вот вернется,