имена. Невский проспект из "Проспекта имени 25-го Октября" снова обернулся Невским. Марсово Поле избавилось от своей столь же косноязычной клички и опять стало Марсовым. Мы смотрели на все это и только диву давались. Наверно скоро и колхозы отменят... Штаб Ленинградского Фронта помещается в огромном подковообразном здании б. Генерального Штаба напротив Зимнего Дворца. Необходимый мне подъезд Управления Кадров выходит внутрь знаменитой исторической Арки Генерального Штаба. Сквозь эту Арку в 1917 году революционные матросы и красногвардейцы Петрограда штурмовали Зимний Дворец. В приемной на толстых метровых подоконниках сидят, болтая ногами, несколько офицеров. "Капитан, ты тоже сюда?" - обращается ко мне один из них. Получив утвердительный ответ, он задает мне неожиданный вопрос: "А ты на каком-нибудь иностранном языке балакаешь?" "А что тут, собственно, покупается и продается?" - спрашиваю я в свою очередь. "Пока что устраивают экзамен по иностранным языкам. И чего я их, дурак, раньше не учил?!" - с тоской вздыхает лейтенант, поглядывая на дверь. "Производят набор в какую-то спецшколу или даже Академию," - поясняет мне другой, - "Первое условие - знание какого-либо иностранного языка и законченное среднее образование. Видно что-то солидное. Говорят далее в Москве," - тоном скрытого вожделения добавляет он, безнадежно чмокнув губами. Из-за завешенной портьерой двери выскакивает потный и красный офицер. - "Эх, черт... Как по немецки "стена" называется? "Окно" знал, "стол" знал, а вот "стену" забыл... Ах, досада..! Теперь, наверное, не выгорит мое дело", бормочет он разочарованно, отирая пилоткой пот со лба - "Слушайте, хлопцы! Учите скорее все, что в комнате есть.. Он пальцем кругом тыкает и спрашивает как это называется." Из ожидающих в приемной офицеров двое знают финский язык, один - румынский, у остальных - школьные знания английского и немецкого. Какие эти знания мне хорошо известно. Чем у людей меньше шансов, тем больше желания попасть в загадочное место, где требуется знание языков. Все, что связано с иностранным автоматически щекочет в носу и возбуждает фантазию. К тому-же людишки что-то определенно пронюхали и каждый старается скрыть это друг от друга - как-бы кто не занял его место. Недаром все так волнуются. Я невольно ухмыляюсь. Тут вам не пять частей затвора образца 1891 года! Производя тактическую разведку, я мирно заваливаюсь на стоящую в дальнем углу скамейку и, накрыв лицо пилоткой, продолжаю прерванный ночной отдых. Армия притупляет чувства и делает из человека автомат. Пусть другие грызутся за свое счастье, от меня оно не уйдет. Когда называют мою фамилию, я прохожу в дверь кабинета и по всем правилам гитлеровской армии стучу сапогами и рапортую по немецки таким громовым голосом, что сидящий за столом майор испуганно содрогается. Он недоуменно смотрит на меня, наверно думая что меня спросить - "стол" или "окно", затем спрашивает что-то по-русски, я отвечаю по-немецки. Майор-экзаменатор снова по-русски, я опять по-немецки. В конце-концов майор не выдерживает, смеется и, предлагая мне стул, спрашивает: "Где это Вы, капитан, так наловчились?" Я вынимаю из кармана мои документы доармейского периода, каким-то чудом сохранившиеся у меня, и кладу их на стол перед майором. "Ага, вот это замечательно", - говорит он, - "А я сначала подумал, что Вы немец. Так я Вас сразу проведу к полковнику". Через вторую дверь он проводит меня в соседний кабинет и представляет начальнику Управления Кадров: "Товарищ полковник, вот верный кандидат! Насчет языка можете не беспокоиться - он меня уже напугал. Я думал - диверсант". Он оставляет на столе папку с моими бумагами и удаляется. Полковник действительно не беспокоится о языке. Он сразу начинает моральную обработку. Для офицеров очень важна и строжайше проверяется морально-политическая характеристика. "Так вот, капитан Климов", - начинает полковник. - "Мы хотим послать Вас в очень ответственное и привилегированное Высшее Учебное Заведение Красной Армии". Тон у полковника явно торжественный. "Чтобы Вы поняли меня - я обрисую Вам ситуацию", - продолжает он. "Москва требует от нас ежемесячно определенный контингент кандидатов. Мы посылаем их в Москву, все они там проваливаются ко всем чертям и затем их нам с ругательными письмами возвращают обратно. Этих неудачников мы затем отправляем в штрафные роты", - как бы попутно замечает он, бросив на меня многозначительный взгляд. Хлопнув ладонью по пачке украшенных двойной зеленой линией бумаг на столе, он продолжает: "Москва ежедневно бомбит нас шифровками - давайте людей! А их у нас нет. Это одна сторона дела! Теперь другая сторона. Вы с КУКСа, там много людей с подмоченным прошлым. Я не спрашиваю Вас, какой у Вас хвост - подмоченной или нет. Во всяком случае Вы должны быть безупречно чистым. Без этого Вы не попадете туда, куда мы хотим Вас послать. А послать мы Вас должны! Понимаете?!" Мне нравится оригинальная откровенность полковника. Вот что значит найти правильного покупателя! Тут и подмоченный товар за первый сорт сойдет. Я успокаиваю его, что у меня все в абсолютном порядке. "Мне наплевать - все-ли у Вас в порядке или нет", - отвечает он; - "На этом КУКСе много всяких чудаков. Вчера один из ваших бывших полковников клялся мне, что он пехотный лейтенант. Мы его хотим послать в Разведшколу, а он упирается как козел - говорит, что не умеет писать". Пример полковника меня не удивляет. Люди, раньше занимавшие ответственные посты, пройдя этапы, обычно предшествующие КУКСу, теряют вкус к чинам и ответственным должностям и мечтают только об одном - чтобы их оставили в покое. "Может быть и Вам такая блажь в голову придет", - звучит голос начальника Отдела кадров. - "Так повторяю - это дело серьезное. Если нам нужно Вас послать - так пошлем! Никакие фокусы Вам не помогут. В противном случае мы можем повернуть дело так, что Вы не хотите служить в Армии. Знаете, чем это пахнет? Трибуналом!", - веско заканчивает полковник. Он уже знает, что курсантов КУКСа после штурмбатов не запугаешь какими-то штрафными ротами. Тут только Трибунал еще может помочь, т. е. верный расстрел. Меня невольно заставляет улыбнуться комичность положения. Там, за дверью, люди потеют и дрожат, мечтая попасть в неизвестное заманчивое святилище. А здесь полковник угрожает мне расстрелом, если я вздумаю почему-либо отказываться. Иными словами он дает мне понять, что, если у меня есть какие-либо компрометирующие данные в прошлом, то я должен забыть о них и не писать в анкете. Об остальном полковник позаботится. Окинув меня критическим взором, полковник снимает трубку телефона и звонит в Штаб КУКСа: "Так вашего Климова мы отправляем. Приготовьте все бумаги по форме 12-а. Чтобы с