через которую я сюда попал. Передние колеса автомобиля были почти вплотную к двери. Кругом доски и глыбы земли.

Влево шел коридор. При свете из двери я увидел в его начале открытый ящик. В нем шесть банок ветчины с горошком. У другой стенки четыре такие же банки, но с цифрами углем на этикетках.

Я сразу повернул назад в дверь, я увидел все, что нужно. Пробрался к кровати и лег думать.

Необходимо действовать. Я поймал себя на том, что шарю рукой, ищу между стенкой и кроватью уголь, заброшенный туда после моего художественного подвига.

Со стены отвислой губой улыбался иронический плезиозавр...

К столу вышли трое. Профука не было. Иванов несвязно уверял, что он поехал коммивояжером с образцами консервов. Острите, господин Иванов, что ж, я не препятствую.

У сидевших за столом веселые глаза. Дело кончено поблизости нет никаких сильно взрывчатых веществ, кроне доброго эстонского спирта. А его много, его запах густо перемешан с табачным угаром и плавает в комнате.

Хозяевам весело, со мной шутят наперебой, меня перенесли с кроватью к столу, и все пробуют говорить по-шведски.

Из той двери, за которой хранились консервы, Василий Иванович принес свежую банку ветчины. Поставил ее на стол. Иванов нацелился на крышку широким японским штыком. Поднял над рукоятью кулак. Сейчас ударит. У меня остановилось сердце, и я закрыл глаза.

Тупой удар и скрежет разрезаемой жести. Я еле удержался на кровати, но заставил себя открыть глаза: все на месте.

- Вы побледнели, - с трудом говорит Иванов. - Я дам вам хорошее средство для цвета лица. Недозволенное в Финляндии. Пососок на дороску, - он прямо из пятилитрового бидона льет чистый спирт мне в кружку. Спирт был кстати - он притупил бдительность Иванова. Я отпил глоток, остальное вылил ему же в кружку. - Так делают в Швеции, когда братаются.

Это поклеп на Швецию, но Иванов рычит от восторга. Пили за здоровье культурного европейца, занесенного судьбой в их тесный круг, я методично ругался по-русски с иностранным акцентом и, когда можно было, выплескивал спирт из кружки. Но для приличия приходилось иногда глотать. Это был жидкий огонь.

Пели, и я отстукивал фокстротный такт ложками по столу. Я обнимал Василия Ивановича. Василий Иванович плакал.

На столе гудела паяльная лампа. Иванов выжигал ею ветчину из открытой банки. В комнате стоял страшный смрад.

- Где мой железный конь? - кричал я по-шведски в ухо Иванову. - Я хочу его напоить. - Это для подготовки отступления.

- Правильно. Да здравствует цивилизация! - рычит Иванов вперемежку по-русски и по-шведски. - Отнесите его к его автомобилю. Дайте ему полную полоскательницу спирта. Пусть пьют вместе. А мне принесите всю остальную ветчину. Я истреблю ее огнем. К черту ветчину, к черту горошек...

Меня взяли под руки и, качая, вынесли через дверь. Потом бросили на автомобиль, я ушиб ногу, и она нестерпимо болела.

Я прополз на подножку автомобиля и потянулся вверх. Оттуда падал свет. Дыра, пробитая в земле, была заложена ветвями, и между ними было видно небо.

Внизу мои новые друзья гремели банками. Из открытой двери клубами валил чад и грохотал голос Иванова.

Я карабкался вверх. Даже не старался уберечь ногу. Дверь внизу захлопнулась. Разбрасывая ветви, я вырвался на поверхность.

Над сараем закат. Такой, как был, когда я впервые увидел этот сарай. И так же отчетливо ощущалось время.

Это было последнее напряжение. Я прыгал на одной ноге, волоча сломанную, цеплялся руками, продираясь через кусты.

Потом скатился под откос и упал на берегу маленькой замерзшей речки. Дальше идти не мог: лежал наполовину в обмороке от невыносимой боли и слушал, как подо льдом журчит вода.

Тогда произошел взрыв. Я ощутил его сильным толчком в грудь, потом громом и огненным вихрем над откосом.

Лед на речке треснул и выплеснул воду. Сверху сыпались комки. Рядом со мной упало искалеченное автомобильное колесо. Больше я ничего не помню.

Меня подобрал шофер проезжего грузовика. От меня сильно пахло спиртом. По душевной простоте он решил, что взорвался самогонный завод. Из солидарности потребителей запретного в Финляндии зелья решил меня укрыть. Я метался и кричал. Он спрятал меня в своем гараже. Когда я пришел в себя достаточно, чтобы назвать ему свои адрес, он отвез меня домой

Как странно выглядели чистке и благополучные улицы Гельсингфорса с сиденья его грузовика!

Дома я его отблагодарил и просил забыть, где он меня нашел. Он забыл.

В кровати я развлекался чтением газет. "Гувудстадебладет" сообщала о взрыве склада контрабандного спирта. Найдено много бидонов и обломки автомобиля, на котором спирт возили с побережья. Происшествие отмечалось как крупный успех полиции.

"Красная газета" в Ленинграде писала о странном самоубийстве на мосту лейтенанта Шмидта. Неизвестный человек был остановлен милиционером в то время, когда сбрасывал консервные банки с моста. Милиционер просто усмотрел беспорядок, но неизвестный выстрелил, промахнулся и побежал. Навстречу ему попался второй милиционер, и неизвестный застрелился. Документов при нем не оказалось. Консервы заграничные, вполне свежие.

Я знаю эти консервы: это ветчина с горошком. Наверно, их съели в пятнадцатом отделении милиции, что на Василъевском острове.

Но я никогда не стану их есть и никогда не забуду, как, стоя на одной ноге, ворочал банки с этими консервами в темном коридоре. Я не мог отодвинуть плеча от стены - я бы упал. Чтобы стереть угольные цифры с этикеток, приходилось их лизать. Потом писать углем цифры на других банках.

В любой момент могли прийти. Тогда я пропорол бы одну из банок. У меня в жилетном кармане была крепкая вилка.