свободны, могут выбирать, спорить, сравнивать, лучше понимать. Зачем любой опыт? А те, кто ничего, кроме своего мужа, не видел, — те просто инвалиды и забитые существа под чадрой:

— Здесь не Арабистан, где несчастная женщина имеет право видеть только два дома: родителей и мужа. Даже дорогу от одного дома до другого она не должна видеть, по телевизору говорили.

— Дорога и есть самое опасное. — пробормотал он, посмотрел на меня по-бычьи, допил коньяк и с размаху швырнул рюмку в мусорное ведро; потом, заметив за холодильником бутылку вина, схватил ее. Но открыть было нечем, и он стал своим карманным ножом проталкивать пробку.

Видно было, что гнев распирал, душил его. Лучше на него не смотреть. Нож не шел, и он с размаха ударил по нему пепельницей. Пробка влетела внутрь, а вино выплеснулось на стол. Он отпил несколько глотков:

— Старая история: художник любит шлюху, а шлюха любит всех. Я хочу забыть тебя!.. Всё, с меня хватит!..

Я возмущенно фыркнула, но промолчала, хотя ощущение ошибки не оставляло меня. А почему, в конце концов, я должна что-то скрывать?.. Моя жизнь — это моя жизнь. Ну и вот. Нельзя сдаваться и показывать слабину, еще бабушка учила. Как у него потемнели глаза и вздулись вены на лбу!.. Надо быть осторожнее…

Было уже совсем темно. Его облик расплывался в темноте. Мутное пятно. Около раковины светлела капуста, блестел салат.

— Почему ты хочешь меня забыть?.. Разве нам плохо?.. — взяв себя в руки, начала я вновь терпеливо объяснять. — И у тебя были женщины!.. А я, между прочим, точно такой же человек, как и ты!.. И мы в Европе, а не на Востоке, не забывай!

— У меня никого, кроме тебя, нет!.. И пока мы вместе — у меня никого не было. И разве я тебе когда-нибудь вообще говорил о каких-нибудь своих женщинах, вспомни?.. Я ни разу за эти четыре года ни слова не сказал ни об одной из них!.. Это свинство — одной женщине рассказывать о другой. А сколько историй ты мне уже рассказала?.. — он отпил из бутылки.

— Я не могу врать, ты же знаешь. И притом у меня тоже никого не было. По-серьезному, я имею в виду, — сказала я, натягивая колготки и укутываясь плотнее в плед (из рам тянуло сквозняком, а за окном шел молчаливый снег).

— Лжешь, фашистка! А рыбьи губы?

— А это просто так, эпизод, да еще во Франкфурте!.. При чем вообще ты? — искренне удивилась я.

— Приехали!.. — Он вскочил на ноги. — Франкфурт, между прочим, в двух часах отсюда!.. Дай мне шкалу твоей верности, чтоб я знал черту, за которой ты говоришь себе: «До сих пор я ему верна — а вот тут всё, моя верность кончается, тут я свободна!» Где эта шакалья шкала? Где эта чертова черта?.. Очевидно, у вас, баб, это как автобусные проездные: в этой зоне я еще верна, а отсюда уже все, можно блядовать?.. Так, что ли?.. Я еще понимаю, когда ты подолгу где-то торчала, это понять можно… — Он сделал затяжной глоток. — Но Франкфурт-то — вот он, рядом!.. Сколько же километров и дней отделяют тебя от измены?.. Где точка отсчета?.. Год в Италии на курсах?.. Понятно — далеко и долго, аргумент. Полгода во Франции на стажировке?.. Ясно, само собой, жабоедов попробовать. Три месяца на отдыхе в Испании?.. Как же, сам бог велел: солнце, сальза, тореро, паэлья, серенада, кастаньеты… Две недели во Франкфурте?.. Конечно, почему бы нет?.. У этого губы толсты, у того хвост узорен!.. А полчаса, дверь соседа?.. А?.. Забежать, освежиться на минутку?.. Вот что такое шлюха, ясно теперь тебе?.. Все, с меня хватит. Я не хочу быть с женщиной, которая трахается с заезжими персами. Кстати, будь жив твой дядюшка-эсэсовец Пауль, он бы тебя научил, как должна вести себя настоящая германка!.. Жила бы ты при Гитлере, он бы тебе показал персов с неграми!.. Живо бы в концлагерь угодила, гадина! Там тебе место!

Тяжело дыша, он принялся напяливать второй ботинок без носка. Тот не лез, он плеснул остаток вина на пятку, втиснул ногу в ботинок, сунул окурок в бутылку и послушал, как он там шипит и ворочается.

— И любовь наша пусть так же умрет. Хватит.

Сказал и ушел, хлопнув дверью так, что рамы задрожали в окнах и зазвенела посуда.

После ухода зверя я долго сидела у окна, следя за мятущимися ветвями за окном и укоряя себя за глупость. Но как понять этого варвара?.. То он требует, чтобы ему всё рассказывалось, то вдруг начинает свои истерики по пустякам?!

Звонок телефона. Я не сразу сняла трубку, думая, что это он и лучше не отвечать

— наверняка напился вдрызг. Но это была подруга, Ингрид.

— Эй, Моника, как делишки? Хорошо, что ты позвонила! Он опять разозлил меня! — пожаловалась я. — Причина?.. Как всегда… Да, конечно… Но темперамент хорош в постели, а не в жизни… Он не дает мне дышать… Я, наверно, сама виновата, не надо было связываться. Другой менталитет, другая культура…

— Или бескультурье, — откликнулась Ингрид. — Я считаю, что быть мачо — это бескультурье, дикость, средневековое варварство!

— Просто он другой… У них там другие понятия…

— Вот пусть убирается в свой Мачоланд и там свои законы диктует — тут у нас другие правила. И старый он уже, из другого поколения. Старый другой. Second hand¹, словом. Сколько ему?

— Под сорок.

— Ну, а тебе?.. Чего же ты хочешь?.. — сказала Ингрид. — Хотя выглядит он ничего. А что вообще ему надо?.. Почему он тебя мучает?..

— Ревнует.

— А ты не давай поводов! Если дикого пса не дразнить, он не будет кидаться. Чего ты языком мелешь?.. Ляпнула что-нибудь?..

— Да, про перса того. Ну ерунда же это?..

— И зачем языком молоть на свою голову?.. Не говори ничего — и баста!.. Что он, у тебя между ляжками сидит, что ли?.. Ты что, не знаешь этих болванов мужиков? Из мухи слона делают, а настоящих слонов не замечают. Плюнь! Пошли лучше сегодня в Ледяной дом. Йогги приглашает всех на шампанское, он купил новую машину. Такая красивая, агатовый кабриолет, БМВ. Там и диско будет ночью. Йогги к тебе неравнодушен. Он хорошая партия, не то что твой оборванец. Доминант проклятый! Отшей его скорей! Всё, чао, мио Гио, больше не звони, забудь мой номер!

— Не твое это, — окрысилась я. — За своими любовниками следи!

— Ладно, не шуми.

Ингрид собиралась еще посплетничать, но я поспешила отвязаться от нее и опять уставилась в свое отражение в окне.

В голову лезли тоскливые потухшие глаза зверя и то, как он не мог найти носок и беспомощно заглядывал повсюду, а я в это время сидела на носке, думая удержать его таким образом. Но нет, не помогло. Он ушел, бормоча свои колдовские проклятия и так хлопнул дверью, что сосед ойкнул в открытое окно: «О Боже!»

Дорезывая салат — зачем пропадать добру? — в сердцах злясь на свой язык, я чувствовала что-то вроде угрызений совести, в которых не хотела себе признаться. И в самом деле, почему я не могу