Ивлин Во Полное собрание рассказов

РАВНОВЕСИЕ Рассказ о добрых старых временах широких брюк и джемперов с воротником-стойкой © Перевод. Д. Вознякевич, 2011

Вступление

— Знаете, я не смогу прочесть свою характеристику Адама. То, что я написал, недоброжелательно.

— О, Бэзил, ты должен.

— Пожалуйста, Бэзил.

Так происходило всякий раз, когда Бэзил играл в словесные игры.

— Нет, не могу, смотрите, листок весь измят.

— О, Бэзил, дорогой, прочти.

— Бэзил, пожалуйста.

— Бэзил, ты должен.

— Нет-нет. Имогена разозлится на меня.

— Нет, не разозлится. Правда, Имогена?

— Имогена, скажи ему, что не будешь злиться.

— Бэзил, прочти, пожалуйста.

— Ладно, если обещаете, что не возненавидите меня.

И он разглядел листок бумаги.

— Цветок — Кактус.

— Выпивка — Ром.

— Ткань — Байка.

— Мебель — Конь-Качалка.

— Еда — Оленина.

— Адрес — Дублин.

— И Животное — Боа-констриктор.

— О, Бэзил, просто чудесно.

— Бедняга Адам, я никогда не думал о нем как о дублинце. Разумеется, это превосходно.

— Почему Кактус?

— Совершенно фаллический, дорогая, и колючий.

— И такие вульгарные цветы.

— Боа-констриктор — это блестяще.

— Да, конечно, его пищеварение.

— И не может жалить, только стискивает.

— И гипнотизирует кроликов.

— Я должен нарисовать Адама, гипнотизирующего кролика. — Потом: — Имогена, неужели ты уходишь?

— Мне необходимо. Я ужасно хочу спать. Не напивайся и не буди меня, ладно?

— Имогена, ты злишься на меня.

— Дорогой, я слишком устала, чтобы на кого-то злиться. Доброй ночи.

Дверь закрывается.

— Дорогой, она вне себя.

— Я знал, что так и будет, не нужно было принуждать меня к чтению.

— По-моему, она весь вечер вела себя очень странно.

— Она сказала мне, что обедала с Адамом перед тем, как ехать сюда.

— Наверно, переела. С Адамом всегда переедаешь, ты не находишь?

— Просто либидо.

— Но, знаете, я все равно горжусь этой характеристикой. Интересно, почему никто из нас не подумал раньше о Дублине.

— Бэзил, как думаешь, мог вправду быть у Имогены роман с Адамом?

Обстоятельства

ПРИМЕЧАНИЕ. Гледис и Ада — кухарка и горничная из небольшого дома в Эрлз-Корте и говорят соответствующим образом.

Разговоры в фильме взяты бывалым кинозрителем из жестов актеров; только те фразы, что написаны заглавными буквами, являются настоящими «титрами».

КЛУБ «ВАСИЛИСК», ПОЛОВИНА ТРЕТЬЕГО НОЧИ ЦЕНТР НОЧНОЙ ЖИЗНИ ЛОНДОНА

«Рисованный титр» представляет собой изображение бутылки шампанского, бокалов и комической маски — или она зевает?

— О, Гледис, уже началось; так и знала, что мы опоздаем.

— Ничего, дорогая, я вижу проход. Послушай… Извините. Подумала, что это место свободно, правда.

Эротическое хихиканье и легкая борьба.

— Убери руки, дай пройти, нахальный мальчишка.

— Гледис, вот два места.

— Ну и ну — хотел посадить меня себе на колени.

— Иди сюда. Слушай, Гледис, что это за картина? Комедия?

Экран почти совсем темный, словно пленка при съемке сильно передержана. В мерцающем, но ярком освещении появляется большая толпа, люди танцуют, разговаривают, едят.

— Нет, Ада, это молния. По-моему, это буря в пустыне. Я недавно смотрела такую картину вместе с Фредом.

ВСЕ ЛЮБЯТ МОЮ ДЕВУШКУ

Крупным планом — голова девушки.

— Это его девушка. Вот увидишь.

Это довольно красивая голова, коротко остриженная, величественно сидящая на шее. Зритель едва начинает оценивать ее изящную лепку — скверная пленка не дает ясного впечатления о ней, — как голова исчезает и вместо нее появляется полный пожилой мужчина, играющий на саксофоне. Фильм становится непонятным — в духе более современных киностудий на континенте: саксофонист стал центром какого-то водоворота; лица появляются и исчезают; фрагментарные титры пропадают раньше, чем их успевают прочесть.

— Ну, это, по-моему, дурость.

На более дорогих местах голос с кембриджским акцентом произносит:

— Экспрессионизмус.

Гледис толкает локтем Аду и говорит:

— Иностранец.

После нескольких смен перспективы фокус неожиданно становится стереоскопически четким. Девушка сидит за столом, подавшись к молодому человеку, который подносит огонек к ее сигарете. Трое или четверо других подходят и садятся за стол. Все они в вечерних платьях.

— Нет, Ада, это не комедия, это светская жизнь.

— Светская жизнь тоже иногда бывает комичной. Вот увидишь.

Девушка говорит, что ей нужно уйти.

— Адам, я должна. Мама думает, я пошла в театр с тобой и с твоей матерью. Не представляю, что произойдет, если она обнаружит, что меня нет дома.

Все оплачивают счета и расходятся.

— Слушай, Гледис, по-моему, он слегка перебрал, так ведь?

Герой с героиней уезжают в такси.

На середине Понт-стрит героиня останавливает машину.

— Адам, ближе подъезжать не надо. Леди Р. услышит.

— Доброй ночи, дорогая Имогена.

— Доброй ночи, Адам.

Она колеблется несколько секунд, потом целует его.

Адам уезжает в такси.

Крупным планом — Адам. Это молодой человек лет двадцати двух, чисто выбритый, с густыми черными волосами. Он выглядит таким печальным, что даже Ада расстраивается.

Может это быть смешным?

— Бестер Китон^[1] иногда выглядит печальным — разве нет?

Ада успокаивается.

Бестер Китон выглядит печальным; Бестер Китон смешон. Адам выглядит печальным; Адам смешон. Что может быть яснее?

Такси останавливается, Адам расплачивается с водителем. Водитель желает ему доброй ночи, уезжает и скрывается в темноте. Адам отпирает парадную дверь.

По пути к лестнице он берет со стола в вестибюле письма — это два счета и приглашение на танцы.

Адам входит в свою комнату, раздевается, садится и с жалким видом смотрится в зеркало. Потом ложится в постель. Боится выключить свет, так как знает, что тогда комната завертится вокруг него; должно быть, думает об Имогене, пока не трезвеет.

Экран становится темнее. Комната начинает кружиться, потом останавливается. Темнеет все больше. Оркестр негромко играет первые такты песенки «Все любят мою девушку». Становится совсем темно.

Крупным планом героиня.

Крупным планом спящий герой.

Изображение исчезает.

СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, 8.30

Герой все еще спит. Электрический свет по-прежнему не погашен.

Входит неприятного вида служанка, выключает свет, поднимает шторы.

Адам просыпается.

— Доброе утро,