уличного фонаря. Медитативно посасывал косячок и высчитывал следующий ход. Работать надо не спеша. Использовать Тембе как гонца и собирать клиентуру, медленно и аккуратно. Перейти от черной молодежи в Харлесдене, завести себе хороших богатых клиентов, лучшего сорта.
Что в крэке хорошо — Дэнни это знал, к своему сожалению, слишком хорошо — скоро предложение начало превышать спрос. Найди себе белых гурманов, которые только-только нашли в себе вкус к химическим трюфелям, и скоро их жадность сама превратит их в чревоугодников, в ненасытных белых свиней. Разумеется, пока у них есть на это деньги.
Так и случилось. Тембе толкал крэк от Дэнни по всему Харлесдену. Скоро за день он сбывал четвертак, а то и полфунта. Дэнни следил за доходами Тембе с религиозным рвением. Еще не хватало, чтобы младший братишка слишком заторчал с бешеных прибылей. Еще он купил Тембе пейджер и мобильный. Пейджер — для входящих сообщений, мобильный — для исходящих. Так безопаснее.
Пока Тембе носился и катался по своим угодьям, от Кенсал-Грин на юге до Виллисден-Грин на севере, Дэнни отправился в город - заводить новую клиентуру. Он начал использовать часть тех денег, что приносил Тембе, для аренды записывающих студий. Нанимал сессионных музыкантов для записи каверов на ска-песни, которые ему нравились в детстве. Но каверы эти были ударными, а не мелодичными, полными жестких, агрессивных ритмов рагги.
Через звукоинженеров и музыкантов Дэнни познакомился с белыми любителями крэка. Об этих контактах он заботился, подкидывал «дурь» по дешевке, пока они не знакомили его с любителями дури побогаче, а те — с еще более богатыми любителями покурить камней. Продвигаясь по этим липким ниточкам наркотических страстей, словно крэковый паук, Дэнни в скором времени оказался в самых темных и безнадежных углах разложения.
Но, будучи настоящим профессионалом, Дэнни никогда не делал глупостей — не доставлял товар сам и никогда его сам не курил. Это он оставил Тембе. Дэнни бы попивал май-тай или виски с лимоном, обмениваясь шуточками с бесполыми недоаристократами или бывшими моделями, а его младший брат в это время занимался бы доставками — движимый крэком и желанием крэка.
Не прошло и двух месяцев — ибо культура дури и взлетает, и рушится стремительно, — как Дэнни нашел настоящую золотую жилу: истинное высшее низшее общество. В центре его стоял иранец Масуд, чьи финансы казались безграничными и вокруг которого кучковались богатые детишки, компенсирующие нехватку мозгов просто умопомрачительным избытком бабла. Они осыпали Дэнни деньгами. Сотня, две, пять сотен фунтов в день. Дэнни смог позволить себе полностью перестать вести дела в Харлесдене. Помимо крэка, начал приторговывать и хмурым; его клиентов это спасало от ломки.
Тембе было разрешено иногда брать такси. Даркус открыл кредит на ипподроме.
Когда прибыл Тембе, иранец поигрывал своим членом. Во всяком случае, так казалось со стороны. Он сидел на кровати, скрестив ноги, и одна его рука пряталась где-то в складках халата. В комнате пахло сексом — или чем-то даже более сексуальным, чем сам секс. Иранец взглянул на Тембе — миндалевидные глаза, узкие интеллигентские брови, неестественно низко заросшие плотным, вьющимся волосом. Тембе даже предположить не мог, как это у иранца еще встает — с учетом того, сколько крэка он курит. За день пейджер на бедре Тембе верещал по пять, шесть, семь раз. И когда Тембе набирал номер на мобильном, на другом конце оказывался иранец — с голосом, хриплым от желания, но при этом все равно с таким жутким неместно-благородным акцентом. Предположение о сексе подтверждало то, что в комнате была еще и девушка. Тембе не знал ее имени, но всегда видел ее, слоняющуюся по номеру, когда приезжал с товаром. Ее появление, где-то с месяц назад, совпало с резким скачком потребления в номере. До этого иранец в среднем брал пару сороковников и пол-грамма хмурого в день, но теперь покупал по восьмушке и того и другого — причем так скоро, как только товар появлялся у самого Тембе. После же иранец продолжал скидывать сообщения на пейджер, снова и снова, требуя еще и еще. Теперь, уже как минимум трижды в неделю, он звонил Тембе в час ночи — хотя это было совсем против правил, — и Тембе приходилось ехать, доставлять этой парочке чуток дури, просто чтобы они от него отстали. Тембе ненавидел визиты в отель. Предварительно он заглядывал в какой-нибудь паб, приводил себя в порядок, а затем брал такси до Пикадилли. Ему и в голову не приходило, что приглаженные волосы и тот факт, что он приезжал на такси — маскировка, сквозь которую сотрудники отеля видят его насквозь. В конце концов, среди постояльцев не так уж много молодых черных ребят, одетых в джинсы, ботинки Timberland и грязные ветровки. Тем не менее с ними не было никаких проблем, вне зависимости от того, как поздно или как часто он пересекал пустошь красных ковров, чтобы сообщить консьержу, что его ждут в номере иранца. «Мой дорогой Тембе, — сказал ему как-то Масуд, — проживание в таком отеле означает, что я приобрел не только уединение, но и понимание моих потребностей со стороны владельцев. Вздумай они запретить своим постояльцам тратить деньги на то, на что им угодно их тратить, и в скором времени столкнулись бы с нехваткой клиентов, а не с их переизбытком». Тембе просек, что иранец имеет в виду. Да он и не возражал против трепа и наездов — в каком-то смысле Масуд ведь за все это заплатил. В этот раз Тембе впустила девушка. Она была в махровом халате - таком же, как у иранца. Зачесанные назад мышино-блондинистые волосы указывали на недавний душ, указывали на секс. Как у иранца еще вставал? Тембе не сомневался, что иранцу иногда хотелось. Тембе и самому хотелось время от времени. Хотелось до жути. Но стояка практически не было — как мороженое, тающее задолго до того, как его оближут. И не то чтобы Тембе не пытался, несмотря на то, как плотно он сидел. Если он курил на Леопольд-роуд, то подкатывал к Бренде — а она отталкивала его с ленивым презрением. А если сбрасывал товар шалавам из борделя на Шестой авеню (которых по-прежнему обслуживал втайне от Дэнни) или даже шмарам рангом повыше, работавшим в «Лирмонте», то или они сами спрашивали, или он предлагал перепихнуться в качестве оплаты. Причем ноги они были готовы раздвинуть практически за просто так. Одна шалава из «Лирмонта» — которая, как достоверно знал Тембе, регулярно имела по три сотни с клиента — давала всего за один камешек. Она сбрасывала юбку так же невозмутимо, как любая другая женщина сняла бы, к примеру, пальто, а презерватив из ящика кухонного стола достала так, словно это была вилка или ложка.
Когда прибыл Тембе, иранец поигрывал своим членом. Во всяком случае, так казалось со стороны. Он сидел на кровати, скрестив ноги, и одна его рука пряталась где-то в складках халата. В комнате пахло сексом — или чем-то даже более сексуальным, чем сам секс. Иранец взглянул на Тембе — миндалевидные глаза, узкие интеллигентские брови, неестественно низко заросшие плотным, вьющимся волосом. Тембе даже предположить не мог, как это у иранца еще встает — с учетом того, сколько крэка он курит. За день пейджер на бедре Тембе верещал по пять, шесть, семь раз. И когда Тембе набирал номер на мобильном, на другом конце оказывался иранец — с голосом, хриплым от желания, но при этом все равно с таким жутким неместно-благородным акцентом. Предположение о сексе подтверждало то, что в комнате была еще и девушка. Тембе не знал ее имени, но всегда видел ее, слоняющуюся по номеру, когда приезжал с товаром. Ее появление, где-то с месяц назад, совпало с резким скачком потребления в номере. До этого иранец в среднем брал пару сороковников и пол-грамма хмурого в день, но теперь покупал по восьмушке и того и другого — причем так скоро, как только товар появлялся у самого Тембе. После же иранец продолжал скидывать сообщения на пейджер, снова и снова, требуя еще и еще. Теперь, уже как минимум трижды в неделю, он звонил Тембе в час ночи — хотя это было совсем против правил, — и Тембе приходилось ехать, доставлять этой парочке чуток дури, просто чтобы они от него отстали. Тембе ненавидел визиты в отель. Предварительно он заглядывал в какой-нибудь паб, приводил себя в порядок, а затем брал такси до Пикадилли. Ему и в голову не приходило, что приглаженные волосы и тот факт, что он приезжал на такси — маскировка, сквозь которую сотрудники отеля видят его насквозь. В конце концов, среди постояльцев не так уж много молодых черных ребят, одетых в джинсы, ботинки Timberland и грязные ветровки. Тем не менее с ними не было никаких проблем, вне зависимости от того, как поздно или как часто он пересекал пустошь красных ковров, чтобы сообщить консьержу, что его ждут в номере иранца. «Мой дорогой Тембе, — сказал ему как-то Масуд, — проживание в таком отеле означает, что я приобрел не только уединение, но и понимание моих потребностей со стороны владельцев. Вздумай они запретить своим постояльцам тратить деньги на то, на что им угодно их тратить, и в скором времени столкнулись бы с нехваткой клиентов, а не с их переизбытком». Тембе просек, что иранец имеет в виду. Да он и не возражал против трепа и наездов — в каком-то смысле Масуд ведь за все это заплатил. В этот раз Тембе впустила девушка. Она была в махровом халате - таком же, как у иранца. Зачесанные назад мышино-блондинистые волосы указывали на недавний душ, указывали на секс. Как у иранца еще вставал? Тембе не сомневался, что иранцу иногда хотелось. Тембе и самому хотелось время от времени. Хотелось до жути. Но стояка практически не было — как мороженое, тающее задолго до того, как его оближут. И не то чтобы Тембе не пытался, несмотря на то, как плотно он сидел. Если он курил на Леопольд-роуд, то подкатывал к Бренде — а она отталкивала его с ленивым презрением. А если сбрасывал товар шалавам из борделя на Шестой авеню (которых по-прежнему обслуживал втайне от Дэнни) или даже шмарам рангом повыше, работавшим в «Лирмонте», то или они сами спрашивали, или он предлагал перепихнуться в качестве оплаты. Причем ноги они были готовы раздвинуть практически за просто так. Одна шалава из «Лирмонта» — которая, как достоверно знал Тембе, регулярно имела по три сотни с клиента — давала всего за один камешек. Она сбрасывала юбку так же невозмутимо, как любая другая женщина сняла бы, к примеру, пальто, а презерватив из ящика кухонного стола достала так, словно это была вилка или ложка.