— Говорит! — оживленно откликнулся Легостаев. — Месяц назад был у меня, полевую сумку принес.

— Сумку?

— Да, от Семена.

— Жив Семен?

— Глеб сказал, что погиб. В первом бою…

— Учти, что Глеб этот арестован. И, как показывают факты, не напрасно. Не сочти за назойливость, если на днях приглашу тебя. Надо разобраться, помоги.

— Чем могу, буду рад.

— Тогда до встречи.

Положив трубку, Легостаев поспешил в гостиную. Максим встретил его стоя, опершись о спинку стула. Легостаев облапил его, и они, прижавшись друг к другу небритыми колючими щеками, долго стояли молча.

— За Сталинград! — предложил Легостаев.

Они чокнулись, но Легостаев не успел выпить, его снова позвал телефон.

— Это какое-то нашествие, — уже сердито пробурчал он. — Что за отвратительная штука — телефон!

Взяв трубку, Легостаев услышал удивительно знакомый и в то же время совсем чужой голос. Какая-то женщина что-то взволнованно торопилась ему сказать, а что — понять было невозможно. Казалось, она говорила с другой планеты. В трубке что-то свистело и трещало.

— Кто говорит? — предчувствие того, что он услышит что-то необычное, охватило Легостаева. — Я ничего не пойму! Перезвоните, пожалуйста!

Он опустил трубку на рычаг и тут же сам испугался того, что сделал. Вдруг эта женщина больше не позвонит ему!

Телефон долго молчал, настолько долго, что, казалось, уже никогда не зазвонит, и все же Легостаев не отошел от письменного стола. Он просиял, когда по комнате снова разлилась резкая, нетерпеливая трель.

— Афанасий? — отчетливо услышал Легостаев и едва не выронил трубку: Ирина! — Теперь ты слышишь?

Легостаев оцепенел. Так бывает в дурном сновидении: хочется закричать, позвать на помощь, и чувствуешь с ужасом, что не повинуется язык.

— Ты слышишь?

— Слышу, — наконец произнес он всего одно слово.

— Еле дозвонилась к тебе! Ты слышишь меня? Слышишь?

— Слышу!

— Семен жив! Понимаешь, жив! Я просто обалдела от счастья!

— Нет, этого не может быть…

— Что не может быть?! — испуганно вскрикнула Ирина.

— Нет, такого не может быть! Не может быть, чтобы одному человеку и вдруг — столько счастья!

— Ох, как ты меня напугал! — облегченно вздохнула Ирина. — Семен в госпитале, в Свердловске, я собираюсь к нему.

— Когда?

— На той неделе.

Легостаев помолчал и вдруг решился:

— А что, если нам поехать вместе?

— Как у тебя со зрением? — вместо ответа спросила она.

— Тебя узна́ю! Честное слово!

— Я рада за тебя, очень рада, — сказала Ирина. — Мы поедем, — добавила она глухо. — Поедем к нашему сыну.

— Спасибо, — растроганно произнес Легостаев. — А сейчас ты откуда звонишь?

— Из гостиницы «Москва».

— А куда после Свердловска?

— Куда же еще? В Тюмень.

— Ирина… — голос Легостаева задрожал. — Скажи, только честно. Если я приеду сейчас, вот сию же минуту…

Ирина молчала.

— Ты не хочешь ответить?

— Отвечу. Ты будешь винить только меня. Всю жизнь.

— А знаешь притчу о Ходже Насреддине? К нему пришли три истца. И каждый доказывал свою правоту. И каждому он говорил: «И ты прав». Понимаешь?

— Понимаю.

— Я приеду сейчас. Хорошо?

— Приезжай.

Легостаев одним прыжком очутился в гостиной.

— Сын жив? — спросил Максим.

Легостаев оторопело посмотрел на него, будто не понимая вопроса. Ему стало нестерпимо совестно перед Максимом, совестно потому, что сейчас, когда ему, Легостаеву, так ярко улыбнулось счастье, несчастье Максима выглядело особенно страшным и непоправимым.

— Максим! — горячо, все более возбуждаясь, заговорил Легостаев. — Клянусь, я помогу тебе найти их! Мы найдем, да, да, найдем…

Максим стоял, весь напружинившись, крепко стиснув костыль, и Легостаев оборвал себя на полуслове, поняв, что, если сейчас, в эту минуту, не подхватит Максима под руки, тот рухнет на пол.

— Ничего, ничего, — смущенно проговорил Максим. Смертельная бледность все еще впечатывалась намертво в его изможденное, вмиг постаревшее лицо. — Я очень рад за вас, очень…

— Я подвезу тебя домой, — засуетился Легостаев, натягивая на плечи меховую куртку. — И поверь…

— Не надо, — хрипло остановил его Максим.

— А хочешь, поедем вместе? Поедем!

— Нет, — сказал Максим. — Когда-нибудь, после войны…

Легостаев отчетливо понял его мысль, понял, сколько надежд он вкладывает в эти слова: после войны.

— Война… — тихо сказал Легостаев. — А ты никогда не задумывался над тем… Прости, я, кажется, совсем опьянел, то ли от водки, то ли от счастья, которого, может быть, и не заслужил… Тебе никогда не приходило в голову, сколько… Ну, скажем, что война унесла не одного Толстого или Эйнштейна? Хотя в принципе хорошо, что в мире есть только один Толстой и только один Эйнштейн. Нелепо было бы, если бы над землей светило сразу два солнца, а?

— Вы поезжайте, поезжайте, — остановил его Максим, чувствуя, что Легостаев «завелся». — Она ждет.

— Ждет? — усмехнулся Легостаев. — А ты не осуждаешь меня? Полчаса назад доказывал, что ушла любовь, а сейчас лечу на свидание, как несмышленый юнец. Небось про себя думаешь: простит он ее или не простит? Гадаешь небось, а?

— Нет, не гадаю, — признался Максим. — Просто думаю: дай бог, чтобы все было у вас хорошо.

— Спасибо, — растроганно сказал Легостаев. — Пусть и твои мечты сбудутся.

Он снова обхватил Максима за плечи и приник к его груди, совсем так, как в минуты прощания с сыном на пограничной заставе. Потом пристально посмотрел ему в глаза и, будто обжегшись их горячим блеском, прошептал, как шепчут самые святые слова:

— Земля вращается, товарищи звездочеты!