Ги де Кар Храм ненависти

ФАКТ ИЗ ХРОНИКИ ПРОИСШЕСТВИЙ

Этот случай был самым банальным и самым странным из всей газетной хроники… Человек был убит, потому что хотел построить собор! Это казалось невероятным… Разве можно убить человека по этой причине, разве можно в эпоху материализма представить человека, живущего ради великой идеи? Но это было именно так: во всяком случае Моро в этом был убеждён. Вот уже в двадцатый раз он переживал в мыслях всё заново, и череда удивительных событий невольно вовлекала его в странные приключения…

События ли? Скорее непреложные правила его профессии. Ибо он был журналистом прирождённым. Журналистом по призванию и против воли своего отца, который предпочёл бы для него надёжную карьеру государственного чиновника. Но молодой человек всегда испытывал внутренний страх перед перспективой спокойной и размеренной жизни. С двенадцати лет обивал он пороги разных лицеев, чтобы опубликовать там свои маленькие тайные журналы и дневники, собственноручно написанные.

И он с нетерпением ждал совершеннолетия, чтобы покинуть семью, где его не понимали, и странствовать из газеты в газету в безрассудной надежде поместить там рукопись или сенсационный репортаж, который в течение считанных часов из него, никому не известного, сделает знаменитость, чью прозу все ежедневные издания будут раскупать наперебой… Спустя десяток лет этот высокий и худой юноша был на грани отчаяния… Однажды утром, как всегда с тех пор как он начал работать в вечерней газете, он слонялся по одному из общих залов редакции, выкуривая сигарету за сигаретой и гадая, какой же сюжет статьи предложит ему Дювернье, главный редактор, для первого дневного выпуска. Слова «статья» и «написать» уже и не приходили на ум Моро, который знал, что его задача состоит в применении ножниц, флакона с клеем и только в крайнем случае авторучки. Два первых орудия «труда» позволяли ему сократить до заметки в пять строк бесконечную статью, заимствованную у одного из собратьев по перу. Третий инструмент, напротив, был необходим для стилистической обработки пошлой информации, почерпнутой у конкурента или из сообщений какого-то агентства… Жалкая работа, выполняемая и ускоренном ритме и оплачиваемая но профсоюзному тарифу! Отдавая свою ничтожную копию в руки высшего по должности, молодой человек повторял себе: «В последний раз занимаюсь я этим делом!» Однако подталкиваемый своей скрытой гордостью, во власти которой находился с юности, на следующее утро опять приходил на своё привычное место в прокуренном зале редакции.

Редко случалось ему возвращаться из кабинета Дювернье, не став жертвой гнева этого грузного человека, эгоистичного и бесцеремонного. Вот и вчера последние слова> главного редактора были полны угрозы:

— Я не доволен… Патрон тоже. Я полагаю, что вы накопили достаточно опыта, чтобы переложить всю эту скучную работу на более молодых ваших сотрудников. Но нет, и главное — у вас нет ни одной стоящей и интересной идеи. Вы только пассивно ждёте каждое утро, пока я сам вам не подскажу что-нибудь!

— Вы хотите, чтобы у меня были «идеи» в такой газете, где один человек вроде вас имеет их с десяток в одну минуту! Кажется, ждёте, чтобы у ваших сотрудников рождались новые идеи. Но стоит мне высказать новую мысль, вы отвергаете её, и тогда мне остаётся только молчать… Не слишком ли многого вы хотите?

— Ни одна из ваших «идей» не представляла общественного интереса! Вы даже не поняли с тех пор как работаете здесь, что наше время — это не время для мечтателей, а современная пресса — это вовсе не место для поэзии! Ваш случай серьёзный, Моро… И на мне лежит тяжёлая обязанность предупредить вас, что если в течение месяца вы не принесёте в редакцию какую-либо захватывающую идею для репортажа, то, боюсь, дирекция будет вынуждена отказаться от ваших услуг… Здесь от вас нужна отдача!

Из кабинета шефа молодой человек вышел с чувством сильного негодования. На следующее утро у него не было ни малейшего энтузиазма туда возвращаться, когда сухой голос Дювернье в телефонной трубке заявил ему:

— Приходите немедленно!» Есть кое-что для вас.

Пять минут спустя, сопровождаемый фотографом, Моро на такси спешил в направлении к левому берегу.

— Я хорошо знаю дом, где «это» произошло, — сказал фотограф, когда они мчались на место происшествия. — Один из самых старых на улице Вернэй.

Моро не обратил никакого внимания на слова своего компаньона. Он хранил молчание, погружённый в свои мысли, сгорая от бессильной ярости: в который раз Дювернье посылает его на место уголовного преступления! Это уже становится смешно! Уголовщина давно не интересует Моро: для него это рутинная работа, не больше. Ехать через весь город на улицу Верной, чтобы узнать как всё «случилось», по выражению фотографа… За десять лет работы он сделал отчёты о сотне преступлений: подлых, корыстных, грязных, беспричинных необъяснимых, на почве страсти… Из всего этого его память не сохранила ничего, кроме чувства отвращения к этой вынужденной работе и презрения к читателю, падкому на кровавые истории. Из всей сотни убийств едва ли нашлось бы три или четыре с интересным психологическим механизмом, достойным изучения, но как только Моро брался за их анализ, редактор поручал это другому репортёру, так называемому специалисту, который давал им свою личную «интерпретацию». И наш герой погружался в посредственную редакционную обработку очередного факта происшествия. И сегодня бы знал, что его ожидает то же самое.

Единственной информацией, которой снабдил его Дювернье перед выездом, было следующее:

— Час назад в мансарде одного из домов по улице Вернэй был найден убитый мужчина. Тело прострелено шестью пулями из револьвера: вся обойма, должно быть! Выезжайте и посмотрите… Толком ещё ничего не известно! Но особенно не задерживайтесь там, если дело окажется неинтересном. Во всяком случае, если что-то будет, сообщите мне по телефону несколько строк для первого выпуска.

Шесть пуль из револьвера? Типичный способ заурядного убийства. Если бы убийца применил холодное оружие или даже задушил свою жертву, то случай был бы менее банальным, но револьвер — это два десятка газетных строк от силы.

Когда такси остановилось перед зданием, вход в него уже преграждали двое полицейских, окружённые толпой жителей квартала и просто любопытных. Как всегда в таких случаях, консьержка рассказывала о своём мрачном открытии тем, кто хотел её слушать. А тем временем по улице шли прохожие, проезжали машины, и всем было решительно всё равно: одним человеком больше или меньше. В