израильского или ещё какого разлива, я оказался первым фрилансером, то есть выживающим на собственный страх и риск частным детективом, да ещё этническим русским — по его стереотипам, «с другой стороны, от белых», хотя, как и отец, ни к белым, ни к зеленым, ни к фиолетовым, ни, тем более, к красным я отношения не имел.

Поработав на Шлайна десяток лет, я нащупал в его характере некую особенность, присущую одаренным разведчикам, а потому редко выявляемую. Ефим родился психом. Обычно он психовал неприметно, при планировании и проработке операции. Психовал, потому что его охватывал обычный для толкового и добросовестного бюрократа ужас перед возможной системной ошибкой. Когда же полагалось бы понервничать, то есть «в поле», он остывал и становился обреченным на успех фаталистом. Это качество делало Ефима, по крайней мере в моих глазах, работодателем и оператором, достойным доверия, хотя я сомневаюсь, чтобы мое доверие или недоверие принимались им во внимание.

Я давно разобрался, какого рода внутренний дискомфорт Ефим прикрывает напыщенностью. Он надувался, чтобы не выдать опаски, присущей зажившимся в разведке профессионалам. Даже не опаски, это мягко сказать, а страха перед подвохом со стороны личностей, спускающих ему приказы, тех персон, которых в приличных конторах обозначают, тыча пальцем в потолок.

Припадки напыщенности в общем-то редко накатывали на Шлайна, но если уж они начинались, это означало, что в лысеющей голове Ефима образовался перенасыщенный раствор негативной информации и вот-вот начнется кристаллизация самых гнусных предчувствий. С этими предчувствиями, да ещё одолеваемый еретическим неверием в однозначность спущенного приказа, он и явился в замшелый дом в Таллиннском Банном переулке перепоручать гиблое или двусмысленное распоряжение Бэзилу Шемякину, шпиону по найму. Вполне вероятно, ещё и потому, что ни один штатный агент, то есть государственный служащий, защищенный положенными ему социальными гарантиями, за это не взялся…

Ефим Шлайн специализировался на проникновении в финансовые и коммерческие системы, отстирывающие «серые» деньги, — системы куда более изощренные по непробиваемости, чем те, которые имеют дело с «черным налом». Шлайновские щупальца — вполне материальные, но и виртуальные тоже обволакивали (отчего не сказать и так?) весьма утонченные структуры. Ефим продвигался по службе, отслеживая денежные и политические страсти, которые кишели под колпаком, надетым его агентурой на довольно просвещенный по части финансов и юриспруденции гадюшник.

Эта беспроигрышная, с моей завистливой точки зрения, деятельность постепенно, а уж к 2001 году и вовсе, отвадила Ефима от оперативной работы, кстати, качественно усложнившейся с тех времен, когда он заканчивал высшую разведывательную школу имени Андропова, или как там теперь этот хедер называется. Завязав на себя информацию массового уничтожения, Шлайн постепенно уверился, что его стратегические знания — все, а мелочная полевая работа — если и не второстепенное занятие, то уж наверняка такое, где он больше не потребуется. А тем временем начальство его конторы провело пять реорганизаций, и после каждой группа Шлайна теряла боеспособность, поскольку разбавлялась провинциалами. Я бы на месте Ефима предположил, что не только провинциалами. Могли оказаться варианты и опаснее…

Впрочем, суждения об этом мне не полагались. В официальном смысле ни нашего знакомства, ни тем более делового взаимодействия не существовало. Как не существовали Бэзил Шемякин и Ефим Шлайн в одном и том же пространстве или даже в одном и том же времени. Некий человек по собственному, скажем так, капризу время от времени нанимал некоего другого человека для доверительных поручений, оплачивая подряд сугубо от себя лично. Что же касается учреждения, которое Ефим, возможно, представлял возможность только и допускалась, к тому же расплывчатым полунамеком, — то оно находилось на иной планете, если вообще, как говорится, имело место быть.

Насколько я догадывался, последние месяцы Ефим стал испытывать особую склонность к сравнительному анализу весьма специфического характера. Перед поездкой в Лейпциг я прибыл для получения наставлений в «Кофейную» на московской Большой Дмитровке и сразу приметил, что на обложке брошюры, которую теребил поджидавший меня Шлайн, значилось — «Социальная защита военнослужащих НАТО». Если уж разведчик задумался о пенсионном обеспечении у извечных соперников…

Думаю, что ощущение оперативной растренированности было ещё одной причиной того, что Шлайн явился на встречу со мной в состоянии нервной натянутости. Ефима, как говорится, резко подняли, и он обнаружил, насколько отсижены у него ноги. А мне, конечно, отнюдь не светило в насквозь просматриваемом Таллинне, городе, в сущности, захолустном, однако, по причине своего столичного статуса набитого агентурой не меньше Варшавы, заполучить в партнеры бюрократа, утратившего полевые навыки.

— Немцы идут на встречу с персоной, которая вас интересует. Переговоры либо в Таллинне, либо в Пярну, либо в Риге, — доложил я. — Где-нибудь на лесной даче или в отдаленном пансионате на взморье. Точное время определяется. Однако группа сопровождения, по данным источника, уже начала подготовку и ориентирована именно на Таллинн.

— Большая?

— До пяти человек, — сказал я.

— Сходится, — откликнулся Шлайн, одним словом выводя информацию в разряд второстепенной и лишь подтверждающей его собственные сведения. Которые, я знал, к нему не поступали.

Неискренность как-то сама собой сделалась козырной мастью в игре, которую Шлайн повел в годы нашего сотрудничества после Бангкока, уже в России. По-моему, он считал, что в Москве я — всего лишь, как говорится, этнический русский — нахожусь не на своей территории.

Пользуясь языком картежников, степень шлайновской неискренности измерялась мною от шестерки до дамы. Ефим редко выкладывал короля, а уж до туза не доходило никогда. Похоже, теперь он его вытащил.

Лейпцигские же сведения носили эксклюзивный характер. Не стоило бы Ефиму блефовать, выдавая себя всезнайкой.

Дитер Пфлаум, старый кригскамарад по Легиону, ныне лейпцигский обыватель, по-немецки добросовестно окучивал эту информацию целую неделю, а его связи в Германии не снились агентуре шлайновской конторы. Скорее всего, Ефим располагал опосредованными сведениями из своих источников, не заслуживающих, по его мнению, доверия, а потому требовалась перепроверка. Иначе зачем бы ему или его инопланетянам нанимать меня для прогулки в Лейпциг и устраивать это свидание в Таллинне на их, судя по всему,